Предыдущие
выпуски журнала

Новый Вавилон

Якушев И.Б. (Архангельск)

Якушев Игорь Борисович –  кандидат медицинских наук, врач-психиатр высшей квалификационной категории, доцент Северного государственного медицинского университета (Архангельск). E-mail: yakushev87@gmail.com

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

«Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!»

Э.Г. Багрицкий «Происхождение».

«Не выходи из комнаты,
не совершай ошибку».

И.А. Бродский.

Искусство театра возникло в Древней Греции, философия и эстетика которой поставили в центр мироздания человека, осуществив антропоцентрическую модель постижения и понимания мира, обратившись к человеческим душевным качествам, трактуя поведение людей в аспекте современной им нравственности.

Сначала — в VI веке до нашей эры — лесбосская поэтесса Сафо начала описывать тонкие психологические движения души, пользуясь принципиально другим языком и методами, чем Гомер и Гесиод за несколько веков до нее. Лирика Сафо, в отличие от эпопей, ориентировалась на внутренний мир личности. Гомеру, как любому рапсоду, было почти все равно, что описывать — щит Ахиллеса или его же гнев — не высказавшись досконально, певец не останавливался. Более того, о щите он поведал сам, а для того, чтобы описать эмоцию, призвал на помощь высшие силы: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…». Сафо справлялась с изложением переживаний психики самостоятельно, делая это тонко и точно, с точки зрения современных психологии и психиатрии. В ее описании любовного трепета женщины:

«…Лишь тебя увижу, — уж я не в силах

Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как будто

С жизнью прощусь я…» [4] —

вегетативная реакция, описывающая телесные феномены, дает яркое ощущение душевных переживаний. Древние греки, будучи стихийными материалистами, прорывались к психике через телесность.

В середине VI века до нашей эры появилась древнегреческая трагедия, «…выросшая из ритуалов Диониса» [7], погрузившая человека в мир экзистенциальной тревоги, лишившая его ощущения абсолютной защищенности, способствующая лучшему пониманию собственной личности. Герои древнегреческого театра стали резидентами интроспекции зрителей. Человек осознал свое бытие, как целостное; перед ним открылись чужие миры, собственная беспомощность; что стимулировало развитие рефлективного сознания. Появление трагедии совпало с расцветом древнегреческих полисов, ставшим исторической предпосылкой и условием возникновения нового вида искусства, ориентированного на личность и постижение глубин психики имматериальными средствами. Древнегреческая литература началась с эпоса, затем перешла к лирике, после — к трагедии, совместившей драматизм, эпику и лирику.

Трагедия помогла заметить, что психика имеет обширный регистр оттенков переживаний, по сути, став лабораторией экспериментальной психологии, в которой анализировались и описывались нюансы эмоций и аффектов. В древнегреческом театре формировались подходы к изучению самосознания человека. Амфитеатр эллинов стал исследовательским центром изучения психики.

Со временем катарсис, даруемый театром, несколько девальвировался, превратившись в развлечение, и на одного Еврипида пришлись десятки авторов водевилей. Но в лучших образцах драматургии, режиссуры и актерского мастерства магия очищающего катарсиса возникала по-прежнему.

Античный театр способствовал пониманию собственной души, экстраполируя чужие приключения и переживания — на психику зрителя. Для большей эффективности психотерапевтического аспекта театра следовало продолжить логическую цепочку, предоставив индивидууму возможность пережить собственную психологическую проблему, не прибегая к посредничеству уже готовой пьесы.

Этот шаг сделал Якоб Леви Морено, сын купца сефарда, родившийся в Австро-Венгрии. Склонный к мифотворчеству (различные источники не совпадают даже в годе рождения Морено), он так описал историю своего рождения в «Автобиографии»: «Я родился в бурную ночь на корабле, плывущем по Черному морю от Босфора к румынскому порту Констанце. Это произошло на рассвете Субботы, роды закончились как раз перед началом молитвы… Никто не знает, какой это был корабль: греческий, турецкий, румынский или испанский. С этой неопределенности берет начало неопределенность моей жизни и моего гражданства… Я родился гражданином Вселенной, как моряк, скитающийся из страны в страну по разным морям». Автобиография Морено изобилует столь многозначительными фактами-совпадениями, что часто кажется: автор целенаправленно создавал апокриф, позволяющий трактовать его судьбу, как удел избранника. Корабль, шедший с Востока на Запад — тем же путем, которым распространялись многие философские, оккультные и религиозные учения («Еx Oriente lux»), не имевший даже государственного флага, словно должен был символизировать и подчеркнуть экстерриториальность, «всемирность» Морено, его особую, предначертанную свыше роль в истории человечества. И тому, что родился он в начале дня, который, согласно Торе, был освящен и благословен Богом (единственный пример одновременного благословения и освящения чего-либо), Морено придал особое значение. Факты, впрочем, говорят о том, что он, все же, родился на материке — в Бухаресте, хотя, действительно, в Шаббат. В Плевну из Константинополя перебрались еще родители его отца Морено Ниссима Леви (1856—1925 годы).

Якоб был старшим среди шести братьев и сестер. Разговорным языком в семье был ладино. Детство Морено окутано символикой легенд, опубликованных им самим. При взгляде из сегодняшнего дня они тоже прочитываются как знак свыше (если не смотреть на них сквозь очки скепсиса). И, как говорят итальянцы, «Se non е vera, е ben trovato» («Если и неправда, то хорошо придумано»). Однажды маленький Якоб предложил сверстникам поиграть в Бога и ангелов, отведя себе роль именно Бога. Дети соорудили «небо» из старой мебели. (Эта конструкция стала прообразом классического макета театра психодрамы, представлявшего собой многоуровневую круглую сцену, похожую на многоярусный пирог или пирамиду). На вершине зиккурата восседал Якоб, остальные бегали вокруг, махали руками и пели, изображая ангелов. Кто-то спросил — «почему Бог не летает?» Якоб попытался «лететь», но упал, сломав руку. Морено считал этот случай первым опытом психодрамы и позже часто определял свой метод как «психотерапию павших богов». Легкий флер парафренических конструкций, отсвет зарниц бреда величия витает над этими легендами, смешиваясь с правдой, выдумкой, гиперболами, интонационными недомолвками и склонностью к тенденциозности, временами напоминая конфабуляторный бред, содержанием которого являются ложные, как правило, образные и фантастические воспоминания.

Похожие концепции развенчания бредовых построений в стилистике «психотерапии павших богов» можно встретить в иронической прозе Э. По: «Были у нас, например, пациенты, воображавшие себя цыплятами. И что же? Мы настаивали на том, что так оно и есть; обвиняли пациента в глупости, если он недостаточно осознавал себя цыпленком, и определяли ему точный для цыпленка недельный рацион. И горстка зернышек или камешков творила чудеса» [6].

В 1895 году семья Леви переехала в Вену, а через десять лет — в Берлин. Родители развелись, отец вернулся в Константинополь, а 14-летний Якоб, ставший на сторону отца, остался в Вене и больше никогда с родителями не жил. Примерно в эти же годы он начал избегать своего имени, ибо «имя Бога или пророка не должно быть произносимо людьми», а Якоб ощущал себя именно пророком, а возможно, — Мессией. Если кто-нибудь окликал его по имени, он даже не оборачивался, реагируя лишь на обращение «ты». Он оставил школу, проводя время в уединении и размышлениях, читая мистическую литературу, отвергнув финансовую помощь богатых дядьев. Период бурного сексуального интереса сменился полным прекращением отношений с женщинами. Морено облачился в темно-зеленую мантию и «принял на себя роль пророка» [8], не обращая внимания на то, что его внешний вид и поведение выглядят даже не экстравагантно, но — патологически. «Я стал пророком не в один момент. Это был медленный постепенный рост, можно увидеть, что многое было предопределено еще в моем раннем детстве. Этим объясняются моя твердость и настойчивость и то, почему у меня не было психических отклонений, которые меня разрушали бы» [5]. Знаменательно то, что слово «пророк» Морено не заключает в кавычки. В 1920 году он опубликовал работу «Слова Отца», ставшую манифестом его философии Встречи и философии творчества. В книге Морено признался в том, что еще в детстве «слышал голоса», но держал это обстоятельство в тайне, опасаясь быть осмеянным или признанным психически больным.

В подростковом возрасте он пережил мистический опыт: «Стоя перед статуей Христа, я начал понимать, что мне предстоит принять решение, которое определит мою дальнейшую судьбу. Я думаю, все люди в юности принимают подобное решение. И тогда наступил мой момент. Передо мной стоял вопрос, что я должен выбрать как мое: всю Вселенную или мою семью, род, из которого я произошел? И я выбрал Вселенную — не потому, что моя семья была хуже других семей, но потому, что я хотел жить для чего-то большего, для того мира, к которому принадлежал каждый член моей семьи и куда я желал бы их вернуть. Мое решение означало, что все люди — мои братья и сестры, что все матери и отцы — мои матери и отцы, что все дети, кем бы ни были их родители, — мои дети, а все женщины — мои жены, что все имущество этого мира — мое имущество, и, напротив, все, что есть у меня, принадлежит всему миру». Следствием озарения стало убеждение Морено в том, что «Истинная психотерапия может быть лишь психотерапией всего человечества». (В самом деле: сложно вылечить пациента, если после терапии он возвращается в прежний социум, особенности функционирования которого стали одной из причин возникновения его патологии. Если не трансформировать среду, можно ожидать рецидива). Это — концепция его философии, методологии, теории, практики групповой психотерапии, социометрии и психодрамы. Но удивляет амбициозность замысла, который — и это очевидно изначально — нереализуем в таком громадном, граничащим с идеями величия, масштабе. Странно и то, что это озарение случилось перед статуей Христа, то есть, с точки зрения иудаизма, — перед идолом, ибо эта религия считает таковыми любые антропоморфные изображения, существующие в других конфессиях. (См., например, повесть Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл»: «Недавно я нарисовал пароход, битком набитый эмигрантами, и подарил этот рисунок Голделе… Увидал это брат Эля, и опять мне досталось:

— Человечки?! Перестанешь ты когда-нибудь человечков малевать?

Давно уже Эля не колотил меня так» [9]).

В 1909 году Морено поступил в Венский университет, где изучал философию и медицину. Его обращение к психиатрии относится к 1913—1914 годам. С этим периодом времени связан еще один апокриф — о встрече Морено и З. Фрейда, после лекции которого студенты столпились вокруг лектора, и Фрейд спросил у Морено, чем тот занимается. «Доктор Фрейд, — ответил я, — я начал там, где вы закончили. Вы работаете с людьми в искусственной обстановке вашего кабинета, я встречаю их на улицах и у них дома, в их естественном окружении. Вы анализируете их сновидения и мечты, я пытаюсь сделать их смелыми, чтобы они могли мечтать снова. Я учу людей играть Бога»… Фрейд посмотрел на меня  озадаченно и  улыбнулся…» В ответе сквозят элементы будущей  философии  Встречи,

ставшей основой психодрамы. Ситуация, конечно, теоретически не невозможная, но практически — маловероятная. Чересчур эффектно, чтобы поверить в это событие, описанное много лет спустя самим Морено: как кажется, никто кроме него самого не вспомнил об этом диалоге, хотя свидетелей должно было быть немало. Слишком символично, при том, что сама символика демонстративно прозрачна и прямолинейно наводит читателя все на ту же идею особой роли Морено, предрешенной свыше. Или, все же, это — конфабуляторный феномен?

Полемикой с З. Фрейдом пронизаны многие работы Морено, противопоставлявшим пассивность псхоанализа — активности психодрамы, даровавшей пациенту роль демиурга, имеющего возможность более полно исследовать свои чуства, способствуя самоактуализации. В психоанализе пациент обращался к психоаналитику, который, по-существу, выступал в роли раввина-толкователя, трактующего нерушимые каноны Талмуда и Торы. В психодраме пациенту отводилась роль «Бога» — творца собственной судьбы. Заманчиво интерпретировать диалог австрийских докторов, как специфический вариант эстафеты-полемики «Ветхого Завета» — догматичных скрижалей психоанализа, опирающихся на фатальный детерминизм, определяемый структурой личности по Фрейду и — «Нового Завета» Морено, в большей мере ориентированного на спонтанные решения личности, не предрешенные ни биологически, ни социально (видимо, статуя Христа, все же,

не случайно фигурирует в его воспоминаниях: если Фрейд был Моисеем психотерапии, то себе Морено, как кажется, отвел роль Мессии). Новый пророк продолжил идеи своего предшественника (не отвергая, например, фрейдовскую скрижаль о переносе), дополнив их, в частности, фактором спонтанности — адекватной реакции на новые условия или новой реакции на условия старые. Подавление спонтанности ведет к неврозу, бесконтрольность — к психозу. Важно то, что она позволяет человеку участвовать в Творении: Морено считал этот Божественный акт незавершенным, полагая, что сила (Бог), создавшая Вселенную, продолжает действовать совместно с человеком, если тот готов к такому творческому процессу. Лишь в ходе такого сотворения может осуществиться Встреча человека и Бога, которую Морено считал целью психодрамы.

Проявления спонтанности могут быть конструктивными и деструктивными. «Формирующую субстанцию» для ее конструктивного проявления Морено назвал «креативностью». Она позволяет не оглядываться на ритуал, тормозящий развитие человека: «Креативность — это спящая красавица, которая для того, чтобы проснуться, нуждается в катализаторе. Таким катализатором творчества является спонтанность» [11]. Спонтанность дает импульс к действию, а креативность придает ему форму; в результате чего возникают «культурные консервы» (опубликованная книга, партитура музыкального произведения и проч.) При психотерапии ими становится полученный в результате метода новый способ поведения и мышления субъекта. Но этот способ не пригоден для дальнейшего применения, так как в этом случае он обретает свойства стереотипа, уничтожающего сами понятия спонтанности и креативности. Морено считал культурные консервы отрицательным фактором, полагая их препятствием для творчества, но признавал их необходимость: «В состоящей из одной только спонтанности и креативности вселенной Создатель так бы и остался навсегда только Создателем, не наполнив вселенную, как мы знаем, телами и существами. Если бы Бог — Создатель, Дао, Брахман, высшая ценность, как бы мы ни называли принцип первопричины, — решил не создавать «консервов», то универсальный процесс протекал бы иначе: как креативность без мира». Если консервы вскрыть, приложив к ним новый творческий импульс (рассмотрев их в ином контексте), цикл созидания повторится, генерировав появление новых консервов. Таким образом, триада спонтанность — креативность — культурные консервы формирует спиралевидный творческий процесс, в котором консервы играют роль стабилизатора, не давая креативности, исполняющей функцию генератора идей, развернуться слишком уж радикально.

На первый взгляд, эта триада напоминает гегельянские тезис — антитезис — синтез, но и креативность, и спонтанность относятся к функциям тезиса. Антитезиса в концепции Морено нет вовсе. И данное обстоятельство обозначает некоторую шаткость его конструкции, лишенной диалектической опоры. Философия психотерапевта обретает сходство с финансовой пирамидой и демонстрирует принципиальное неприятие («бессознательное сопротивление» — как, вероятно, заметил бы Фрейд) автором теории — антитезиса, как такового. То есть, Морено не допустил возможности возражения против своей исходной идеи, которую, видимо, apriori полагал непогрешимой и неопровержимой. И этот нюанс снова наводит на размышления о наличии идей величия у реформатора психотерапии.

Психотерапевтический эффект психодрамы основан на возможности много-уровневого общения:

1. Встреча с собой;

2. Встреча с «Ты» внутри сообщества;

3. Встреча с членами крупных социумов в реальности или на сцене;

4. Встреча с миром в его социальном и космическом значениях.

В этом контексте становится понятным утверждение Морено о том, что «подлинно терапевтический метод не может иметь своим объектом меньше, чем человечество». Вся конструкция сходна с вертикальной восходящей спиралью, неуловимо напоминая ярусы зиккурата Вавилонской Башни.

Догматика и консерватизм фундаменталистов-психоаналитиков, считавших шаг влево — происками А. Адлера, а шаг вправо — юнгианской ересью, столкнулись с явлением вариативности поведения, необязательно предопределявшегося магической триадой Ид, Эго, Суперэго. «Новая реакция на прежние условия» выглядела, как возможность отступления от кашрута — в зависимости от обстоятельств. Исполнение древних условностей, порой выглядевших обременительными ритуалами, в таком контексте иногда казалось бессмысленным и даже вредным, ибо именно приверженность плюсквамперфектным догмам, исполняемым во что бы то ни стало, формировала психиатрическую проблему. Психодрама давала возможность преодоления устоявшихся моделей поведения, ориентированных на морально устаревший обряд. Такой метод выглядел более оптимистично, ибо даровал надежду, разрывая роковую предначертанность замкнутого круга, предписанного Галахой (или психоанализом): «Спираль — одухотворение круга», — заметил В.В. Набоков. Исполнение ритуалов и условностей («консервов»), беспрерывно рождаемых культурой, все в большей мере превращает людей в механизмы, лишенные индивидуальности, ригидно реагирующие на новизну и отклонения от привычных сценариев, теряющих эффективность и целесообразность в стремительно меняющемся мире. Психодрама позволяла расширить ролевой репертуар, познакомить человека с новыми формами реагирования, разорвать стереотипы, уйти из области демерминизма — в сферу спонтанности, изменив свою жизнь «здесь и сейчас» — для того, чтобы впредь не опасаться импровизаций «там и тогда» («везде и всегда»). Морено говорил об этом так: «Мы не должны разрушать стены, мы просто должны трогать ручки множества дверей для того, чтобы понять, какая из них открыта» [10]. Действия, ставшие обыденно-привычными, во время психодрамы принципиально не исполняются: консервы тут не нужны.

Если в античном театре катарсис испытывали зрители, и он был вторичен по отношению к сюжету; а в теории Фрейда катарсис был вторичен по отношению к последующему анализу; то в психодраме он обретал первостепенное значение, распространяясь на исполнителя, разыгрывающего драму и одновременно избавляющегося от нее. Если психоанализ углублялся в ранние импрессии пациента, то психодрама исследовала его внутриличностные и межличностные конфликты, не без оснований полагая: то, что проявляется в мизансцене, обнаруживает экзистенциальную проблему. К.С. Станиславский говорил о воображаемой «четвертой стене», ограждающей сцену от зала. Я.Л. Морено предложил иной концепт: «не разрушая стен», уничтожить их целесообразность, открыв ту дверь, которая, в конце концов, окажется незапертой, и — следовательно — выйти наружу, как сделал он сам, по-существу, покинув семью и переосмыслив религию. Кто-то сумел найти дверь, подобно Морено; кто-то — продрался напролом, оставив на ограде клочья одежды и собственной кожи, как Х. Сутин; кто-то — перелетел через стену, как М. Шагал…

Морено воспроизводит диалог с Фрейдом, словно давая понять, что уже в двадцатилетнем возрасте точно знал, куда идет, и его концепция существовала уже тогда. На самом деле, психодрама формировалась в течение многих лет. Ее созданию способствовал интерес Морено к театру. В студенческие годы будущий реформатор психотерапии провел несколько «стихийных психодрам», организовал детскую театральную группу, разыгрывавшую импровизации в парке Вены. Наблюдая за детьми, он обратил внимание на психотерапевтический эффект внутренней свободы, рождающейся в спонтанности игры.

Интерес евреев к театру берет начало еще в библейские времена, продолжаясь в XVI—XX-м веках пуримшпилями (еврейские народные спектакли, приуроченные к празднику Пурим); театром на идиш (Восточная Европа 1830—1870-е годы). В последней четверти XIX века возник профессиональный еврейский театр, сразу ставший популярным. (Да и вне национального театра, на мировой сцене, продвизалось немало звезд, чьи предки жили в гетто: от Рашели и Сары Бернар — до П. Брука и Ст. Спилберга…). Этому искусству посвящено немало судеб и страниц (роман Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды» и проч.). Театр удивительным образом стал моделью еврейского Космоса: ограниченное пространство сцены напоминало узкую полоску территории Израиля (или еврейского гетто в европейском городе), внутри которой нужно было жить, постоянно занимаясь комбинаторикой перестановок — для того, чтобы все уместилось.

Еврейская диаспора сохранилась в Европе в течение веков, благодаря языку, религии и национальным культурным традициям, несмотря на то, что формально шансов у нее для этого не было: отсутствие собственной территории теоретически превращало этот народ — в углового и недолговременного жильца мировой истории. Но случилось иначе. Еврейский язык и Тора сохранили этнос. Специфические особенности иудейской культуры и религии могли уцелеть лишь при условии их максимальной консервации, что, казалось, было немыслимо в ситуации диффузного проникновения еврейских общин во все страны Европы — с почти неизбежной в таких случаях ассимиляцией. Именно такими консервами стали еврейские гетто. Этот архипелаг иудейской религии и еврейского быта веками оставался почти что terra incognita для гоев, являясь той средой, которая пронесла культуру этноса через трудности и лишения. «…мы думаем, что гетто и черта оседлости сыграли в сохранении религиозно-национальной самобытности еврейского народа роль положительную…» [3], — считал русский философ и медиевист Л.П. Карсавин.

Для общины европейского города не слишком важно было то, что происходило внутри гетто, жившего по своим законам настолько автономно, что для голландцев Амстердама осталось практически неведомым отлучение Б. Спинозы от Амстердамской синагоги «за угрозу благочестию и морали». Для гоев это были обычные «еврейские штучки», имевшие сугубо местное (местечковое) значение и применение. Со своей стороны, евреи могли прожить в гетто всю жизнь, не выходя за его пределы. Картина Рембрандта «Возвращение блудного сына» — история человека, вернувшегося домой после долгих странствий. Но жил этот рембрандтовский персонаж не в эпоху древнего Израиля и не в Палестине, а в Амстердаме ХVII века. И вернулся он в амстердамское гетто (рядом с которым стоял дом художника) — после долгих скитаний в мире иных верований, традиций и предпочтений, едва уцелев и много претерпев.

Ограда гетто была вынужденной мерой, которая в итоге не только сберегла еврейскую и иудейскую специфику, но и повлияла на менталитет этноса. Ограниченное пространство, на котором сосредоточивались еврейские общины, и где так мало было места для экстенсивного развития, где община разрасталась (от демографии никуда не деться), а территория оставалась практически неизменной; заставляло евреев вести обособленный образ жизни, что, впрочем, соответствовало национальному укладу этноса, соотносясь с самой еврейской культурой, углубившейся в развитие интенсивное, перманентно контролируемое Торой: «…скрижали, врата, которые не распахнуть» [1, c. 212], — так охарактеризовал этот догматизм Э.Г. Багрицкий. Три привычных измерения пространства — длина, ширина и высота волею обстоятельств оказались не столь доступны для сынов Израиля, но эти параметры и не были для них самыми важными, в отличие от измерения четвертого — Времени. Экстенсивному развитию народа препятствовали последовательно сменяющие друг друга, растворяющиеся в мировой истории империи, становившиеся аккомпанементом перманентной истории иудеев, толпящихся на пятачке земли, существующих вопреки, несмотря ни на что, помнящих о том, что «И это пройдет», а потому без большого удивления взирающих на гибель царств: от Египта фараонов и Персии Кира — до Оттоманской Турции и Третьего рейха… Проиграв Пространство, они выиграли Время, сохраненное для них Торой.

Для иудея в Торе есть Все — нужно только суметь интерпретировать этот Абсолютный Текст, правильно прочесть его: ибо каждая буква Книги и каждый новый порядок прочтения различных комбинаций этих букв имеют глубокое и непреходящее значение (известно выражение «знать Тору «на иглу»», — достойный ученик хедера должен был уметь определить — на какой странице и в каком слове Торы выглянет острие иголки, произвольно вколотой в книгу меламедом). Возможно, что эта традиция восходит к трактату «Сефер Йецира», где говорится, что Иегова, Бог Израиля сотворил мир с помощью чисел и букв алфавита: «Двадцать две основные буквы: Бог их нарисовал, высек в камне, соединил, взвесил, переставил и создал из них все, что есть и все, что будет» [2]. Поэтому какое бы то ни было изобретение — в принципе — невозможно, бессмысленно, да и вовсе не нужно: ничто и никогда не выйдет за рамки, обозначенные Торой. Но — интенсивная комбинаторика, комментарий, поиск изощренно-туманных оттенков смысла, новых дешифрующих Бытие и Божий Замысел сочетаний букв Торы, прочитываемых по разным схемам, с разными интервалами и в разных направлениях — вполне возможны и даже необходимы. И, действительно, различные комбинации—перестановки—интерпретации уже существующего текста составляют значимую долю в интеллектуальной деятельности этого этноса. Перетолкование, переосмысление, перетрактовка того, что уже было так или иначе создано, но теперь — подлежит новому прочтению, с учетом иного контекста. И потому — теория относительности А. Эйнштейна, теория множеств Г. Кантора, квантовая физика Н. Бора, кибернетика Н. Винера, литературная критика, жанры литературной пародии и перевода, юриспруденция, экономика, семантика, семиотика, структурализм К. Леви-Строса, герменевтика, деконструктивизм Д. Либескинда, многочисленные междисциплинарные науки, логистика, математическая лингвистика, статистика, да, собственно говоря, и сама алгебра — «аль-хебра» (в переводе с арабского языка — «еврейская наука»)… К числу этих дисиплин относится и психология, бурное развитие которой в ХХ-м веке стало возможным благодаря потомкам обитателей гетто. Поиски скрытых смыслов, закономерностей, верификация эмпирики, реализованной другими этносами, комбинирование готовых элементов, — как в Торе и Каббале. Анализ и интроспекция внутреннего мира, постижение криптограммы души.

Даже древний язык этого народа, уже очень давно стесненного территориально — сначала на узких пространствах неплодородной Палестины (лоскут земли, под которым нет ни капли нефти, ни пузырька газа — в отличие от сопредельных арабских территорий), а потом — внутри стен гетто, тоже выработался в экономную комбинаторную систему, где корневые буквы слова, прихотливо перемещаясь то ближе к началу, то — к концу его, могут превращаться едва ли в не любые часть речи, время действия и проч. Перемещение буквы внутри слова, когда аффикс становится то суффиксом, то префиксом, меняет его смысл, не влияя на его протяженность (не выходя за пределы скромного размера изначальной территории). И это — аналог комбинаторики, переставляющей буквы Торы и находящей в получаемых комбинациях сокрытые смыслы. И это тоже — вынужденная экономия места внутри тесного гетто или оптимизация использования немногочисленных плодородных земель древнего Израиля.

Сцена театра стала территорией, где тоже можно было искать новые смыслы, двигаясь вглубь, интенсивно, не выходя за назначенные пределы текста пьесы и сцены, территорию которой дополняла диаспора гастролей — как и в истории европейского еврейства.

Театр и психология — два пространства, требующие интенсивности, а не экстенсивности освоения. Здесь весьма уместными оказались аналитическая комбинаторика изначально заданных элементов и их бесконечная интерпретация. Эти два поля пересеклись общей территорией — психодраматическими подмостками, где и сформировалась философия и методология потомка сефардов Якоба Леви Морено. Психодрама была первым методом групповой психотерапии, разработанным для изучения личностных проблем, фантазий и страхов. Тут берут начало истоки таких понятий психотерапии, как ролевая теория, концепция символического воздействия, модель личности, методика драматизации и инсценизации, имаготерапия, ролевые варианты активных психосоциальных групповых методик… Но у этой истории, все же, была эволюция, хотя мемуар Морено и говорит об обратном.

Важным этапом развития концепции Морено стала его работа с проститутками Вены (1913 год). Группы встречались несколько раз в неделю, обсуждая корпоративные проблемы. В 1915—1916 годах он работал в австрийском лагере для беженцев (Миттендорф), сделав вывод о том, что узников в бараках следует распределять с учетом национальности, конфессии, политических взглядов и проч., — дабы их жизнь стала более комфортной. Это было началом социометрии. В 1917 году Морено окончил Венский университет, получив диплом врача, а уже в 1921 году начал регулярно применять психодраму. 1 апреля 1921 года в Венском Театре Комедии состоялась первая социодрама с попыткой вовлечения в процесс зрителей. Вначале Морено относился к своему театру, как к виду развлечения, не думая о нем, как о методе личностных изменений и гармонизации личности. Идея психодрамы тогда была подчинена развитию духовности и реализации творческого «Я». Свой театр Морено считал видом драматического религиозного опыта. Но уже один из первых экспериментов инсценировки фантазий пациента продемонстрировал возможности метода именно как терапевтического средства («казус Барбары», 1922 год). К Морено обратился муж актрисы, имевшей амплуа положительных героинь. Но наедине с ним она становилась форменной фурией: бранилась, дралась. Врач предложил Барбаре сымпровизировать роль проститутки, конфликтующей с сутенером, которым в итоге она была «убита». Публика была шокирована, но поведение актрисы в быту изменилось: скандалы стали кратковременными и не столь яростными.

В 1925 году Морено решил уехать из Европы, причем он рассматривал два варианта: США, где уже жил его брат, и СССР, в итоге выбрав Америку. В том же году умер отец психотерапевта, и Якоб Леви взял его имя в качестве фамилии («Морену» по-еврейски — «учитель». Тогда доктору было 33 года — цифра вполне символичная, как и сам псевдоним). Заключив в 1928 году фиктивный брак, он получил американское гражданство.

Свой метод Морено строил как религиозное учение или финансовую пирамиду, постепенно расширяя ее влияние и распространение, постоянно вовлекая прозелитов в круг адептов. В 1929 году он приступил к осуществлению масштабной программы психодрамы в любительской труппе Карнеги-холла. В 1931 году в театре «Гильдия» состоялось официальное открытие «Театра импровизации». В этом же году Морено основал журнал «Impromptu», посвященный спонтанному театру (вышло 2 номера) и провел социометрические исследования в тюрьме Синг-Синг, предложив Американской Психиатрической Ассоциации систему классификации заключенных. Тогда впервые в истории психиатрии прозвучал термин «групповая психотерапия». В 1932 году доктор провел исследование в Нью-Йоркской государственной школе для девушек (Хадсонский проект), применив свои основные методы: социометрию, психодраму, социодраму и групповую психотерапию. В 1934 году он опубликовал монографию «Кто выживет?», ставшую каноном социометрии. В 1936 году в городе Бикон Морено открыл психиатрическую лечебницу Бикон-Хилл, ставшую лабораторией и учебным центром. С 1937 года — издавал журнал «Социометрия: журнал межличностных отношений». В 1941 году в госпитале Сент-Элизабет им был открыт театр психодрамы, где появилась должность специалиста по психодраме, после чего метод постепенно вошел в арсенал многих психиатрических больниц и психологических факультетов. В 1942 году Морено создал в Нью-Йорке Институт социометрии и Театр психодрамы. Тогда же он основал Общество психодрамы и групповой психотерапии, издававшее журнал «Социатрия», а с 1947 года — «Социатрия, журнал групповой и межгрупповой терапии» (ныне «Журнал групповой психотерапии, психодрамы и социометрии»). С 1943 года Общество проводило ежегодные конференции, разрабатывало стандарты обучения психодраме, постоянно промоутируя метод, пропагандируя его и порой функционируя почти в стилистике сетевого маркетинга, рассылая по миру гастролеров-коммивояжеров. С 1950 года Морено сам пустился странствовать по свету, посетив Францию, Великобританию, Германию, Австрию, Испанию, Италию, СССР, рекламируя метод и попутно почти повсюду оставляя учеников — преподавателей психодрамы, апостолов новой религии. Концепция «психотерапев-тического лечения всего человечества» все больше походила на финансовую пирамиду, религиозное движение, пуская корни в разных странах, вовлекая в хоровод все большее число людей… Наконец, метод обрел мировой масштаб, и в 1957 году Морено стал первым президентом Международного совета по групповой психотерапии. В 1961 году он создал Всемирную Академию Психодрамы и Групповой Психотерапии. Первый международный конгресс по психодраме прошел в Париже (1964 год). Привлечение новых сторонников к методу вначале шло почти по экспоненте, но затем «график прироста» обрел более плавный характер, закономерно перейдя в пологую траекторию плато. Любая пирамида эффективна до тех пор, пока к ней в геометрической прогрессии присоединяются новые фигуранты. Метод Морено, пройдя пик популярности, занял вполне достойное место в ряду прочих психотерапевтических методов, но не обрел тех вселенских масштабов, которые виделись его автору. Стратегия кампании покорения мира превратилось в тактику боев местного значения. Под маской Александра Македонского скрывался капитан Копейкин?

В XIX-м веке в среде европейских евреев возникли эмансипационные настроения. Обитатели гетто все чаще «находили незапертые двери», покидая пределы прежнего обитания, пытаясь ассимилироваться в иной культурной среде, дававшей новые возможности для развития. (В XVII-м веке Б. Спиноза, интеллекту которого было тесно в гетто Амстердама, по-существу, был изгнан единоверцами, почувствовавшими, что философ в ментальном плане уже и так оставил еврейский квартал, обратившись к пантеизму). Возможно, именно с этим обстоятельством связаны принятие многими из них христианства, уход в атеизм и в революционные движения. Подспудное (иногда, впрочем, вполне осознанное) желание вырваться за предписанные пределы — в широком смысле слова — обусловило эту тенденцию и стремление разорвать замкнутый круг, внутри которого не оставалось места для индивидуума, вынужденного во всем подчиняться Торе и Галахе, предусмотревших любые аспекты бытия (психоанализ Фрейда тоже не допускал никаких девиаций от своего канона).

Многие усваивали правила новой игры, открывая двери в мировую культуру, некоторые — увидели, что регламент мира, расположенного вне гетто, тоже имеет свою систему консервирующих предписаний и ограничивающих табу. И если даже «… ты пробил головой стену. Что ты будешь делать в соседней камере?», — иронически вопросил Ст.Е. Лец. Человек, вскрывший изнутри банку шпрот, оказывался в ситуации Эдмона Дантеса, попавшего в камеру аббата Фариа. Фр. Кафка описал то, что происходит с человеком, волею судеб покинувшим свою консервную банку: ему неясны правила игры в соседней камере, мир которой представляется ему абсурдным. Выход за пределы своей каморки опасен. Любой социум имеет свой регламент, и это становится преткновением для человека, попытавшегося освободиться от одних оков, но попавшего в другие силки.

«Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги…», —

написал как раз о такой ситуации Э.Г. Багрицкий [1, c. 213].

Парадоксальным образом, в этих случаях опорой может быть уже знакомая система ценностей, уходящая в глубь веков собственной культуры. Надеясь уйти от догм культурного консерватизма, человек попадает в абсурдный мир, где лишь «культурные консервы», каменные скрижали, изготовленные его предками, могут быть лоцией. Но такой подход имеет смысл только тогда, когда он распространяется на всю среду обитания, дабы универсальность правил игры гарантировала безопасность в любых ситуациях, возможных в новом социуме. Поэтому неудивительно, что в среде эмансипированных евреев-интеллектуалов стали формироваться глобальные идеи более совершенного мироустройства. Одной из них в XIX-м веке стал сионизм, возродивший Эрец-Исраэль. В ХХ-м веке глобальные идеи переустройства и переосмысления мира в этой среде возникали уже регулярно, имея разнообразный характер, но почти неизменно будучи решенными в стилистике приведения разнородных элементов — к общему знаменателю: от перманентной революция, придуманной К. Марксом и разработанной Л.Д. Троцким, Э. Манделем и М. Леви — до международного языка эсперанто Л.Л. Заменгофа; от фрейдизма — до единой теории поля А. Эйнштейна и синергетики И.Р. Пригожина. Покинув гетто, его блудные сыновья словно устремились обратно (ведь покидая свой квартал, они «не разрушали стен»), реставрируя универсальный канон в новом контексте, воспроизводя его независимо от рода своей деятельности, безусловно, не отдавая себе отчет в том, что жесткая структура гетто и универсального иудейского права Галахи повлияли на их идеи, многие из которых потерпели крах. Групповая терапия Морено тоже не стала глобальным проектом человечества. Но тогда получается, что она вообще не имела смысла — по собственному признанию автора идеи.

Последним крупным трудом Морено стала его автобиография, над которой он начал работать в 1971 году. В 1974 году доктор перенес несколько инсультов. Понимая, что не сможет более работать плодотворно, он отказался от пищи и пил лишь воду. 14 мая 1974 года Я.Л. Морено умер. Эпитафия на его могиле (разумеется, заблаговременно придуманная им самим) гласит: «Здесь лежит человек, который принес в психотерапию шутку и смех». Как тут не вспомнить о том, что дата рождения метода Морено приходится на 1 апреля!

Вертикальная спираль Вавилонской Башни, которая поднялась бы до Неба, осуществив Встречу с Богом, так и не была достроена. Всеобщий знаменатель не был найден и на этот раз. И даже эсперанто Л.Л. Заменгофа не смогло стать новым единым языком для строителей римейка древнего зиккурата.

«Не выходи из комнаты, считай, что тебя продуло.
Что интереснее на свете комнаты или стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?»*

_______________________

* Бродский И.А. «Не выходи из комнаты, не совершай ощибку» (1970). ↑

Литература

1.   Багрицкий Э.Г. Происхождение // Э.Г. Багрицкий. Стихотворения и поэмы. – Москва: Правда. – 1987.

2.   Борхес Х.Л. Собрание сочинений: в трех томах. – Рига: Поларис. – 1994. – Т. 2. – С. 94.

3.   Карсавин Л.П. Россия и евреи // Л.П. Карсавин Малые сочинения. – СПб: АО Алетейя. – 1994. – С. 465.

4.   Лирика Древней Эллады и Рима. – М.: Детская литература. – 1990. – С. 39.

5.   Марино Р.Ф. История Доктора. Джей Л. Морено – создатель психодрамы, социотерапии и групповой психотерапии. – Москва, 2001. – С. 48–40.

6.   По Э. Система доктора Смоля и профессора Перье // По Э. Рассказы. –Архангельск: Северо-Западное книжное издательство. – 1981. – С. 469.

7.   Рассел Б. История западной философии. – М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга. – 2008. – С. 41.

8.   Сидоренко Е.В. Психодраматический и недирективный подходы в групповой работе с людьми. Метод, описания и комментарии. – СПб., 1992. – С. 2.

9.   Шолом-Алейхем. Мальчик Мотл // Шолом-Алейхем. Собрание сочинений: в 6 т. – М.: «Художественная литература». – 1989. – Т. 4. – С. 546.

10.   Blatner H.A. Acting-in: Practical applications of psychodramatic methods. New York: Springer. – 1873. – P. 63.

11.   Moreno J.L. The creativity theory of personality: Spontaneity, creativity and human potentialities // I.A. Greenberg. Psychodrama: Theory and therapy. New York: Behavioral Publications. – 1974. – P. 76.

Ссылка для цитирования

Якушев И.Б. Новый Вавилон // Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика: электрон. науч. журн. – 2014. – N 2 (4) [Электронный ресурс]. – URL: http://medpsy.ru/climp (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.

Выпуск № 21

Мартюшева В. (Украина) Чудо в хосписе

Максимова Е. (Украина) Самоубийство как ответ человека на вызовы бытия в условиях сужения видения жизненного пространства