Предыдущие
выпуски журнала

Дневники профессора-хирурга

Кибрик Б.С. (Ярославль)

Кибрик Борис Семенович –  доктор медицинских наук, профессор кафедры фтизиатрии Ярославской государственной медицинской академии. E-mail: kibrik@mail.ru

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

Первая операция

(Из якутских дневников 50-х годов XX века. Хирург и главный врач. Вилюйск)

Отдаленность цивилизации и всей сопутствующей ей инфраструктуры создала тяжелейшие условия по организации хирургического лечения больных туберкулезом в условиях отдаленного района Крайнего Севера. Прежде всего «строительство» операционной в одной из больших палат деревянного сруба. Корпуса были, разумеется, как и все постройки на Севере, бревенчатые. Цемент пришлось возить самолетами. Учился и учил штукатурить операционную. Наконец надо было монтировать свою электростанцию. Ведь освещение таежного районного центра электричеством было в вечернее время и периодическое, чаще керосинными лампами или лампадами на оленьем жире. А в операционной надо иметь, как я понимал, 3 степени защиты использования возможных источников питания. Остаться один на один с зияющей раскрытой темной раной грудной клетки в темной операционной не прельщало. Поэтому нами была смонтирована своя электростанция в 3 л.с., были аккумуляторы, были батарейки для освещения глубоких полостей.

Наконец, все подготовлено к первой внутриторакальной операции. Больной — Миша Сивцев, 20 лет, дарственная фотография которого хранится у меня уже многие десятилетия. По поводу фиброзно-кавернозного туберкулеза была произведена резекция пятого ребра из заднебокового доступа. Экстраплеврально и частично в экстрамусколопериостальном слое произведен апиколиз с мобилизацией легкого до корня. Операция проходила под местным обезболиванием, которое впоследствии, уже в Москве, один известный немецкий хирург Ринк назвал «русским наркозом».

По условиям этого оперативного вмешательства обычная кровопотеря составляет в операционном периоде около 400—600 мл. Разумеется, о замещении кровопотери кровью в то время не могло быть речи. Ассистировал мне фельдшер Василий Лукин. Ему было тогда около 40 лет. Особенностью моего помощника было то, что второй или, наверно, первой его страстью была охота. Он был известный, в прямом смысле этого слова, медвежатник. На его счету были десятки освежеванных медведей. Я неоднократно участвовал с ним в охоте. Лучшего помощника во время проведения оперативных вмешательств не могло быть. Он четко улавливал все мои движения и хорошо ориентировался во время операции. Нужно сказать, что операция экстраплеврального пневмолиза, в отличие от выполнявшихся в тот период времени различных по объему торакопластик и кавернотомий, была наиболее непредсказуемая в плане возможных осложнений. Причем осложнений очень серьезных, вплоть до ранения крупных магистральных сосудов.

Б.С. Кибрик. 1950-е годы.

Но операция прошла гладко. Первая операция на грудной полости, сделанная впервые на дальнем Севере, в районной операционной, окна которой обступали сосны, уходящие вдаль на тысячи километров, вплоть до Ледовитого океана. Хирургическая бригада была в восторге. Кроме меня и Лукина это были медицинские сестры, приехавшие из соседних областей России, одна из которых, красивая сибирячка, впоследствии заболела туберкулезом. Были сестры после окончания Якутского медицинского училища.

Состояние и самочувствие больного, все определяемые параметры были стабильными. Все это позволило расслабиться.

Я не знаю, как все получилось, но было столько радости в этой точке необъятной якутской тайги, что мы начали отмечать успешное проведение первой операции. Да еще после стольких переживаний до операции и во время, когда, как говорят, сошло «сто потов». Мы были все в восторге и подготовлены к «хорошему» опьянению. Отмечали мы успешную операцию у меня дома, а это было тут же в 20 метрах от лечебного корпуса. Причем за прошедший период времени после операции не менее чем через каждый час я навещал больного с контролем пульса, артериального давления и дыхания. Никаких признаков, предвещавших возможное ухудшение состояния, не было. Где-то уже поздним вечером, прибегает дежурная сестра, сообщая, что Миша «совсем плохой». При осмотре: выраженная бледность и холодный липкий пот, плохо определяется пульс, очень низкое артериальное давление. Все признаки внутриторакального кровотечения. Как я уже отмечал, при этой операции возможны серьезные кровотечения не только в операционном периоде, но и в непосредственном послеоперационном. Причиной этому могло быть дополнительное кровотечение в свободную плевральную полость. По условиям проведения оперативного вмешательства выделение легкого выполнялось в самом васкуляризированном экстраплевральном и экстрамусколопериостальном слое. Это дополнительное кровотечение могло быть главной причиной резкого падения артериального давления. Но я понимал, что причиной кровотечения также мог быть и пересеченный во время операции и нелегированный сосуд. Понимал также, что никакими плевральными пункциями на истинную оценку диагностической ситуации я не выйду. Времени уже не было. Единственный выход — реторакотомия с ревизией грудной полости и поиска кровоточащего сосуда.

Несмотря на эффект от праздничного застолья сохранялось острое чувство степени ответственности по принимаемому решению.

Началась «самоподготовка» к операции. С целью дезинтоксикации выпил около трех литров теплого крепкого чая, использовал какие были диуретики.

Самым ужасным, как в страшном кошмарном сне, была работа в грудной полости. После обезболивания и рассечения всех швов, когда была раскрыта ранорасширителями грудная клетка, началось самое главное. Было самоощущение, что интеллект недостаточно контролирует ситуацию, было ощущение, что ты способен лишь на поверхностную оценку возникшей реальности. А под руками у тебя бьющееся, ударяющее по рукам сердце Миши Сивцева. И эти, еще достаточно мощные удары сердца радовали. Две сестры специально были приставлены ко мне, чтобы выполнять единственную работу — обтирать с лица, шеи стекающие капли пота, менять мое белье и «результаты» приема диуретиков.

Более абсурдной ситуации во все последующие годы моей жизни я не испытывал. Я проделывал над собой невероятные усилия, чтобы хотя бы частично восстановить как можно больший процент для адекватного функционирования серого вещества мозга. Проделывал какие-то только мне ведомые «мозговые упражения» по концентрации внимания. Я понимал, что мозг имеет огромные неиспользуемые запасы резервных возможностей. Этот энергетический запас я пытался как-то мобилизовать.

При ревизии операционной раны технических ошибок не установлено. Было обычное дополнительное кровотечение из огромной раневой поверхности, объем кровопотери составлял боле 1000 мл крови. Операционная кровопотеря и большая кровопотеря в первые часы после операции привели к резкому падению артериального давления. Собрав всю кровь больного из грудной клетки, после соответствующей обработки мы тут же внутривенно перелили ее, таким образом, возместив частично кровопотерю.

«Хорошее» опьянение не прошло до конца даже к исходу операции. Уверенности в действиях и послушности рук я так и не обрел до самого последнего шва.

Оставшееся до утра время вся наша хирургическая бригада была около больного.

Наутро Миша нам всем безмятежно демонстрировал в широкой улыбке огромное количество своих больших якутских зубов.

Прошли годы многих сотен и тысяч операций на легких. Могу сказать, что наш выбор реторакотомии был правильным. Но запись в моем дневнике предполагала отразить не просто первую операцию, а совместимость и дозволенность заниматься хирургией и позволять себе использовать алкоголь. Эта ситуация коснулась меня в самом начале моей работы.

После несчастья с реторакотомией передо мной встал вопрос: или хирургия, или какая-то другая жизнь. Случилось так, что именно первая операция принесла и радость, и горечь, и опыт на всю жизнь. Потом, как оказалось, за моей первой операцией следили и знали все: и местный райком, и райисполком, и Якутский Минздрав. Одним словом могу сказать: было доброе соучастие и поддержка…

Я видел потом хирургов, которые позволяли бывать в операционной не совсем трезвыми. Иногда это были отличные хирурги, но я расставался с ними без сожаления. Как-то был свидетелем одной операции, когда известный хирург с мировым именем, имевший весь набор званий, будучи не вполне трезвым, пересек мочеточник. Часто можно слышать, что 50 г алкоголя не повредят, а наоборот, появится чувство остроты восприятия. Это оправдание алкоголизма.

За годы жизни были сотни поводов, когда надо было что-то «отмечать» и отмечалось, но когда был оперированный тобой больной — здесь появлялась стена. Именно об этом была моя дневниковая запись.

Прошли годы и сотни операций, Я получил приглашение в аспирантуру. Начал свертывать свою деятельность главного врача. Первое, что необходимо было сделать — это сплавить лес по Вилюю для обеспечения отопительного сезона и не только на следующий год, а на 3—4 года вперед. Такое условие завел я за годы работы. Якутия — это «страна», где 12 месяцев зима, остальное — лето. К тому же печи в палатах были каминного типа с прямым дымоходом. Огромная топка пожирала любые запасы дров.

Времени было в обрез. Необходимо срочно было выезжать на место заготовки и сборки плотов на малой протоке, впадающей в Вилюй. Через неделю на лошадях мы прибыли на место. Наши плоты уже были приподняты паводковыми водами, оставалось еще 2—3 дня для обеспечения их вывода в русло Вилюя. Наконец, начался сплав. На этот раз мне Вилюй показался морем, местами мы теряли из виду берега. Быстрое течение на поворотах опасно разворачивало три сцепленных между собой плота. На ходу постоянно приходилось укреплять «слабые места».

Были и спокойные часы, когда мы, привыкнув к зловещему скрежету бревен, у костра, разведенного на плоту над бегущими водами, пили якутский «чифир» и умиротворенные восторгались стихией. Сплав плотов — это всегда предельно ответственно. Любой поворот, выступ берега реки может разорвать нехитрое сплетение бревен, и годовой труд разлетается в мгновенье по всей реке и бездумно, неудержимо стремится вниз по течению. Нас было всего двое, постоянная тревожность лишила нас попеременного сна. Через четыре дня и четыре ночи пристали к берегу Вилюйска.

Затем начались прощания «на всю жизнь». Я любил якутов, а они меня, пишу с удовлетворением, еще больше. Ведь всегда обычно бывает взаимно.

Редко выходила районная или республиканская газета, где бы не было заметки или статьи о молодом хирурге — главном враче, который лечил и много строил. Надо сказать, что выступать на собрании с очень длинной речью или со статьей в газете — это было что-то национальное в этом народе. Об этой своей особенности характера они знали и с доброй улыбкой соглашались. «Капсе», что значит «поговорим», — это было их самое обычное приветствие.

Так почему все же Миша Сивцев? Когда мне был задан этот вопрос о целесообразности развития столь сложной хирургии на уровне районного звена далекого Крайнего Севера, я ответил: «В те далекие годы распространенность туберкулеза в Якутии была чрезвычайная. Больным добраться до Республиканского центра было невозможно. Причины: состояние дороги и стоимость. Наше лечебное учреждение обрело качество межрайонного. Вспомнилась первая операция. Вспомнилась как первая любовь. Операции были уже и в студенческие годы, особенно по неотложной хирургии в институте скорой помощи им. Склифосовского в 1949—1951 гг. Но это другое.

Годы работы в тяжелых условиях Севера были самыми счастливым периодом в моей жизни. Было постоянное ощущение своей необходимости. Уезжал я с тяжелым чувством, покидая полюбившийся мне народ. Ведь уезжал навсегда, разрывая и рассекая как «по живому» связи с полюбившимися мне людьми. Перед отъездом не мог отказать в приглашении зайти в гости к моему помощнику на первой операции Лукину. Поразил висевший в рамке на стене большой мой фотопортрет. Это было слишком чувствительно для меня — тогда еще очень молодого человека.

До настоящего времени на больших совещаниях, когда приезжают дети тех врачей, с которыми мне довелось работать почти полвека назад, всегда ощущаю идущую у них издалека теплую улыбку, приветствие и память в словах: «Мы Вас знаем и помним».

В 1952 г. из Москвы до Якутска пришлось лететь на винтовых самолетах около 36 летных часов. И это было первое знакомство с Россией, которая, казалось, занимает всю нашу планету. За Уралом начиналась бесконечная тайга с лесными пожарами, тысячами озер Восточной Сибири. Обратная дорога в Москву была быстрой. Уже в 1955 г. появилась первая реактивная авиация. Добравшись на АН-2 из Вилюйска до Якутска, пересев затем на «Дуглас» до Иркутска и далее проходящим рейсом Пекин—Москва на Ту-104, менее, чем через 10 часов был в столице.

Первые исследования были отражены в научных публикациях из Якутии:

Кибрик Б.С. Опыт организации хирургического лечения туберкулеза в северных районах // Проблемы туберкулеза. – 1959. – № 1. – С. 44–47;

Кибрик Б.С. Хирургический фонарик для освещения глубоких полостей // Экспериментальная хирургия. – 1959. – № 4. – С. 61–62;

Кибрик Б.С. Опыт противотуберкулезной работы в Вилюйском районе Якутской Республики // Проблемы туберкулеза. – 1959. – № 7. – С. 9–15;

Кибрик Б.С. Отдаленные результаты эстраплеврального олеоторакса по материалам районного туберкулезного санатория // Вестник хирургии им. И.И. Грекова. – I960. – № 5. – С. 23–27.

Спустя 60 лет получил приглашение Правительства и Минздрава Республики. На местной авиации посетил несколько районов, в том числе Вилюйск. О проделанной работе (лекции, консультации, общества, встречи) выступил на заседании Правительства.

Б.С. Кибрик. Выступление на заседании Правительства Республики Саха (Якутия). 2012 г.

«Голова профессора Доуэля»

(Дневники. 1964 г. 22 октября)

Я слышал, что, нередко, идеи приходят во сне. И это находится в сфере нашего понимания и может быть объяснено. В тот период времени весь я, все мои мысли были заняты решением проблемы лечения послеоперационных осложнений в легочной хирургии. Всегда, на транспорте или в кафе, со мной был блокнот, куда я судорожно записывал возникающие и волновавшие меня мысли. Порой, я это чувствовал, обращал на себя внимание окружающих. Обычно после трудового хирургического дня с большой неохотой, несмотря на усталость, укладывался спать, сожалел, что сон прерывал все нити и паутины моих мыслей. Однажды, во сне совершенно явно увидел себя в лаборатории, которая описывается в известной научно-фантастической повести А. Беляева, увидел голову профессора Доуэля, установленную на стенде. Затем рука ассистента открыла клапан движения воздуха, и голова вдруг заговорила. Возникшая во сне новая мысль, явно реализуемая, повидимому, переполнила меня внутренним возбуждением, и я проснулся. В свои юные годы, это было или начало института, или еще раньше, в школе, я увлекался жанром научной фантастики. И вот через десятилетия в лабиринтах мозга встретилась проблема сегодняшняя и идея возможного решения из далекого прошлого. В течение остатка ночи все мысли я привел в порядок. Схематически продумал медицинские требования и пути технического решения для практической реализации идеи.

Теперь, наконец, о главном, об идее. Как известно, больные с трахеостомией, а, тем более находящиеся на длительной искусственной вентиляции легких, лишены возможности говорить. Общаться с ними можно только по запискам или мимикой. Причина состоит в том, что воздух при герметизации трахеи из легких не поступает на голосовые связки, а выходит через канюлю трахеотомической трубки. При длительной искусственной вентеляции легких это вылилось в проблему общения. При подключенном аппарате искусственной вентеляции легких воздушная смесь циркулирует строго в замкнутом контуре. Из аппарата минуя голосовую щель в трахеотомическую канюлю, затем в легкие, на выдохе воздух идет в обратном направлении. Неудобства общения обслуживающего персонала с «немым» больным при многодневной, порой несколько недель, а в неврологии месяцы и годы, искусственной вентиляции легких, очевидны. Медицинские требования состояли в подведении воздуха к голосовной щели под давлением равном силе выдоха при спокойном дыхании. Воздух должен подводиться в подсвязочное пространство, но над раздувной манжеткой трахеотомической канюли. В течении нескольких часов совместно с другим больным, который помогал мне при многих технических затруднениях, мы сделали необходимое устройство. Техническое решение было простое, необходимо было сделать дополнительный второй канал в канюле для подведения воздуха в подсвязочное пространство не из легких, а извне. Установили новую канюлю, и для подачи воздуха под голосовые связки мы использовали «гармошку» наркозного аппарата с обычной резиновой трубкой. Эффект превзошел все ожидания. На первую беседу с больным собрались все свободные сотрудники отделения. При нажатии на «гормошку», а это делал сам больной, мы услышали первый искуственный голос. Однотонный жесткий, слегка скандирующий голос, но четкий, позволяющий составить представление о жалобах, самочувствии и других необходимых параметрах. Голос робота. Первым впечатлением всех нас, кто окружал больного, было ощущение сверхестественности, потусторонности. Голос был не земной, откуда то шел и заполнял палату. Впоследствии мы эксперементировали, подводя воздух от компрессора через редуктор, доводя давление до необходимых величин. Больные таким образом получали возможность разговаривать в автономном режиме, не зависимо от дыхания. Были выполнены также несколько модификаций «говорящих» трахеотомических канюль, которые создавали дополнительные удобства. Учитывая, что эта идея подсказана была нам писателем-фантастом А. Беляевым, мы, разумеется, не претендовали на авторство. Однако эта методика нами широко использовалась, описана в статье и достаточно подробно в диссертационном исследовании на степень доктора медицинских наук. Я должен сказать, что реальные идеи, появившиеся «во сне», были не редким явлением.

Вновь Ландау

(Дневники. 1964. 14 марта)

Была вторая половина дня, когда, расслабившись после достаточно тяжелой физической нагрузки от проведенных с утра оперативных вмешательств, с приятной усталостью проводил консультации в одном из отделений 1500-коечной Красносоветской больницы. На этот раз консультировал больных неврологического отделения, куда был приглашен впервые. Первое ощущение, что попал в цех с работающими станками. Но картина дополнялась больными с респираторными нарушениями, которые были подключены через трахеотомические канюли к аппаратам искусственной вентиляции легких. Показывала отделение и больных руководитель клинической базы института неврологии доктор медицинских наук Л. Попова. Рассказывала она с гордостью, видя мою заинтересованность, а я переполнялся захлестывающими меня идеями развития. Было ощущение охотника, вышедшего на след.

Заканчивая обход, мы зашли в палату, где был один больной, который в полулежачем положении писал. На наше приветствие он ответил кивком головы, т.к. был подключен к респиратору. Это был известный физик, академик Лев Ландау, перенесший серьезную автомобильную травму. Мы встретились с ним глазами, взгляд которых, по глубине проникновения, я ощущаю по сей день.

Была бессонная, полная замыслов ночь, затем плановые операции и вновь, во второй половине дня, я у доктора Поповой. Она не сомневалась, что я приду, поэтому встретила с покровительственной и, как мне показалось, приветливой улыбкой. Мы поняли друг друга. Здесь возникла типичная ситуация, когда «на стыке» двух областей знаний генерируется новая продуктивная идея.

Я уже был хирургом с 10-летним стажем, кандидатом медицинских наук. Уже были пережиты многие десятки смертей больных от послеоперационных осложнений в связи с дыхательной недостаточностью. Конечно, я не мог пройти безразлично мимо увиденного.

В пятидесятые и в начале 60-х годов острая дыхательная недостаточность была одной из главных проблем послеоперационного периода развивающейся и расширяющейся в стране хирургии легких. Нередко приходилось отказывать больным в оперативном вмешательстве в связи с реальной возможностью развития послеоперационной острой дыхательной недостаточности. Эффективных методов лечения таких осложнений в тот период еще не существовало. Конечно, можно было настолько ограничить показания к операциям за счет расширения противопоказаний, что высокая эффективность была бы обеспечена за счет неоправданного ограничения современных возможностей. Однако всегда имелась большая группа больных со значительно редуцированными функциональными возможностями, которым, нередко, по жизненным показаниям необходимо было произвести крайне травматичное вмешательство. Были также послеоперационные осложнения, которые считались фатальными. Это, например, пневмония в единственно оставшемся после пневмонэктомии легком, послеоперационные двусторонние пневмонии, отек легких, отек мозга. В этих ситуациях, как мне представлялось, могла дать положительный эффект разработанная при респираторных осложнениях в неврологии искусственная вентиляция легких.

Мой разговор с Л. Поповой о возможности использования ее аппаратов искусственной вентиляции легких при возникшей необходимости в легочной хирургии оказался трудным. Среди многих проблем, которые она высказала, была опасность инфицирования микобактериями туберкулеза всего дыхательного контура. Конечно, в «душе» мы оба прекрасно понимали, что наш контакт состоялся. Она понимала, что при возникшей необходимости я буду оперировать по витальным показаниям. А при возникшем после операции осложнении с острой дыхательной недостаточностью она не сможет отказать в предоставлении свободного аппарата искусственной вентиляции легких.

На этот раз мы расстались холодно. Я смотрел на нее влюбленными, но с глубоким уважением глазами, она смотрела на меня холодно и жестко.

Часовой механизм ожидания поступления больного с неотложным состоянием был запущен.

На следующий день по скорой помощи поступил «необходимый» больной. Это был мужчина 47 лет с диагнозом правосторонней хронической абсцедирующей пневмонией, легочно-сердечной недостаточностью II—III степени с выделением мокроты гнойного зловонного характера, до 800 мл в сутки с рецидивирующими легочными кровотечениями, продолжающимися, несмотря на проводимое гемостатическое лечение. Определяемый характер аускультативных явлений свидетельствовал о начале аспирационной пневмонии во втором легком. Было совершенно ясно, что для оперативного вмешательства были витальные показания, но вероятность положительного результата не высока. Вместе с тем, операция давала какую-то надежду, а отказ от нее совершенно лишал перспективы.

Операция плевропневмонэктомии справа произведена 10 января 1964 г. В течение всей операции до пересечения главного бронха через интубационную трубку продолжалось кровотечение.

По традиционному сценарию, как это было уже многократно, в оставшемся легком должна была развиться аспирационная пневмония, признаки которой уже отмечались до операции. Обычно в течение 1—2 суток это осложнение приводило к летальному исходу в связи с развитием острой дыхательной недостаточности.

Наш пациент ночь после операции и день провел без сна, крайне возбужден. Устал дышать, «борется» за каждый вздох. Тахикардия до 170 ударов в 1 мин., число дыханий 40 в 1 мин. Клинико-рентгенологически в оставшемся легком установлена аспирационная пневмония. Трахеостомия лишь незначительно улучшила состояние. При исследовании степени насыщения крови кислородом и кислотно-щелочного баланса отмечена выраженная артериальная гипоксемия с дыхательным алкалозом, вследствие высокой частоты собственного дыхания, с переходом на высокий уровень гиперкапнии.

Единственной возможностью спасти жизнь больного было использование аппарата искусственной вентиляции легких. К чести Поповой я встретил понимание ситуации. Аппарат Энгстрема был предоставлен. Началась борьба за жизнь. Каждую минуту, каждый час и все 19 суток послеоперационной искусственной вентиляции легких. Две койки были рядом: больного, который был на аппарате, и моя. Были дни, когда мы ели из одной тарелки, ложку ему, ложку мне.

Необходимо было осваивать практическую патологическую физиологию, оценку кислотно-щелочного состояния по микрометоду Аструпа, анастезиологию и реаниматологию в условиях длительной вентиляции. Осваивать новую технику, ее основные узлы, возможные неисправности. Все было по другому. Необычная обстановка послеоперационной палаты, работающая по типу станка машина, психологические переживания больного и персонала. Нельзя было передать больного на секунды, т.к. незначительная во времени разгерметизация, утечка из замкнутого контура и другие мельчайшие ошибки вентиляции при существующей крайней степени дыхательной недостаточности тут же могли стоить жизни больного. Даже частичная трахеобронхиальная обтурация, препятствующая нормальной вентиляции, приводила к асинхронизации работы аппарата и дыхания больного. Больной жил, потому что работала машина. Через 2 месяца больной был выписан. При повторном обследовании через год после операции состояние оценено как хорошее (наша статья «Грудная хирургия», 1966, 1).

Уже был опыт искусственной вентиляции легких как метода лечения острой дыхательной недостаточности в неврологии, в практике скорой помощи, но в условиях «физически нормальных легких».

Наша особенность состояла в использовании метода вентиляции единственно оставшегося после пневмонэктомии легком, и более того, с массивной пневмонией в нем. В тот период времени ни у нас в стране, ни в других странах метод искусственной вентиляции в условиях оперированного органа, легких, не применялся. Здесь возникают особые сложности в связи с необходимостью жизнеобеспечения, когда весь «аппарат дыхания» больного претерпевает значительные изменения.

С приобретением опыта мы стали больше оперировать больных по расширенным показаниям. Когда везде больному отказывали в операции, мы искали ту малую вероятность и возможность продлить жизнь больного. Оправданность риска состояла в наличии у больного несовместимого с жизнью характера заболевания. Причем прогноз предстоящей жизни без операции не превышал нескольких недель. Обычно это были «постельные» больные с высокой степенью дыхательной недостаточности. Оправданность риска всегда основывалась на выявленном «резерве» больного, который мог быть реализован хирургическим устранением основной патолого-морфологической сущности процесса в условиях длительной послеоперационной искусственной вентиляции легких. В первый период это было продление жизни всего на 7—10 дней. Но в те годы это было большое достижение. С опытом мы научились продолжительность жизни у наших больных сохранять на много месяцев, потом лет. Передо мной всегда был Ландау, который, находясь на аппарате, спешил успеть, максимально завершить дело своей жизни, понимая ограниченность предстоящего времени жизни.

Первые наши больные прошли хорошо, особенно второй с длительностью послеоперационной искусственной вентиляции легких в течении 27 суток (см. Новый хирургический архив, 1966, 3). Окрыленные результатами, мы начали расширять показания к методу, порой уступая просьбам практически безнадежных больных пойти на риск во имя возможных 20—30% успешной операции. Тогда были годы особенно тяжелых форм туберкулеза с высокой летальностью.

Многие больные, реанимированные после клинической смерти, длительно находящиеся на послеоперационной искусственной вентиляции, рассказывали в палатах, медицинским работниками о своих ощущениях, «видениях» периода интенсивного лечения. Все это породило много слухов о «жизни после смерти». Появился не всегда здоровый интерес. Не всем интенсивность работы и высокая ответственность была по душе. Как это было всегда при поиске новых путей, также и у нас были несогласные и комиссии проверяющих. Однако запретов на продолжение работы не было. Были журналисты из «Медицинской газеты» — но никогда не «прославляли». Привлекались даже работники «органов», которые также не усмотрели в расширении показаний к операциям состава преступления. Были отданы годы, чтобы доказать правомерность и целесообразность метода, т.к. нас обвиняли в самых тяжких врачебных грехах.

Надо отдать должное комиссии Минздрава во главе с главным анестезиологом МЗ СССР профессором О.А. Долиной. Комиссия «нас признала» и аппаратуру, а тогда у нас было 5—6 моделей аппаратов, оставили. Оставалось преодолеть ревность научно-исследовательских институтов, где столь сложная методика не разрабатывалась, а главное, уберечься от опеки научных авторитетов, претендующих на руководство работой. Метод был разработан и внедрен в практику, только защита докторской диссертации была отодвинута на 5 лет.

Почти все участники и свидетели тех событий или ушли из жизни, или давно отошли от дел. Я был молодой заведующий отделением торакальной хирургии. Об ушедших, как это повелось, или не говорят, или говорят хорошо. До глубины души обидно, что так мало было коллег, продержавшихся до конца. Это трудно. Низкий поклон им.

Так, в отделении торакальной хирургии Красносоветской больницы, которое организовано было нами в 1963 г. и приобрело за короткий период времени высокий авторитет, начались впервые в нашей стране оперативные вмешательства на легких, сопровождающиеся, при необходимости, длительной послеоперационной искусственной вентиляцией легких. Это и сегодня сложная методика. Но она уже разработана и стала стандартной. Этот метод позволил расширить показания к оперативному вмешательству за счет большого числа больных, которым ранее отказывали в операциях по противопоказаниям. Метод позволил успешно лечить больных с послеоперационной острой дыхательной недостаточностью, которая раньше обычно заканчивалась летальным исходом.

Ссылка для цитирования

Кибрик Б.С. Дневники профессора-хирурга // Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика: электрон. науч. журн. – 2014. – N 2 (4) [Электронный ресурс]. – URL: http://medpsy.ru/climp (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.

Выпуск № 21

Мартюшева В. (Украина) Чудо в хосписе

Максимова Е. (Украина) Самоубийство как ответ человека на вызовы бытия в условиях сужения видения жизненного пространства