РУБРИКА:  МЕДВУЗЫ \ ПСИХОЛОГИЯ В СОМАТИЧЕСКОЙ КЛИНИКЕ, ПСИХОТЕРАПИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ

Глава 6 ЧТО Я УЗНАЛ ОТ ТРЕХ ТЫСЯЧ ВРАЧЕЙ

Глава 6. Что я узнал от трех тысяч врачей.

 

После того как в «Нью Ингланд Джорнал оф Медисин» была напечатана первая глава книги «Анатомия болезни», я получил свыше трех тысяч писем от врачей из двенадцати стран. Более всего меня поразила и обнаде­жила возрастающая доброжелательность медиков по отношению к новым, в том числе нетрадиционным, под­ходам к лечению серьезных заболеваний. То, что помогло моему выздоровлению — огромное желание жить и быть здоровым, смех и большие дозы внутривенных вливаний аскорбиновой кислоты, получило поддержку. Врачи, вместо того чтобы возмутиться вмешательством диле­танта в вопросы диагностики и лечения, наоборот, одоб­ряли идею сотрудничества с пациентом в поисках опти­мальных путей лечения.

Судя по письмам, их авторы соглашались, что одна из главных задач врача — помочь пациенту мобилизо­вать все психические и физические резервы организма на борьбу с болезнью. Опасность злоупотребления медика­ментами возрастает, и врач должен приобщить людей, которые приходят к нему со своими недугами, к здорово­му образу жизни, с тем, чтобы они не зависели от ле­карств.

Ко мне обращались не только врачи. Однажды поз­вонил адвокат из Нью-Йорка и рассказал, что его четы­рехлетняя дочь заболела вирусным энцефалитом и находится в больнице в состоянии комы. Антибиотики ей не помогали. Отцу, естественно, трудно было примириться с тем, что ничего нельзя сделать для спасе­ния дочери. Прочитав о том, что я выздоровел, принимая большие дозы аскорбиновой кислоты, адвокат захотел узнать, не поможет ли ей такое же лечение.

Я счел, что с моей стороны будет в высшей степени безответственно давать какие бы то ни было советы. К тому же я не уверен, что аскорбиновая кислота сыгра­ла большую роль, чем воля к жизни или положительные эмоции. Поэтому я просил его убедить лечащего врача использовать витамин С. Адвокат опасался, что педиатр с недоверием отнесется к такому примитивному средству, и я сообщил ему о работах Ирвина Стоуна, биохимика из Сан-Хосе, применяющего аскорбиновую кислоту при лечении серьезных заболеваний. Я обещал ему прислать копии статей из медицинских журналов, авторы которых (Стоун и другие врачи) изучали влияние аскорбиновой кислоты на процессы, протекающие в организме. Особен­но сильное впечатление произвели на меня данные о том, что аскорбиновая кислота активизировала работу меха­низма самоисцеления. Я предложил адвокату показать эти материалы врачу, если тот еще не знаком с ними.

На следующий день я отправился на конференцию в Латвию, через 14 лет после моего последнего визита в Советский Союз, описанного в первой главе. Там я кон­сультировался в различных медицинских центрах и уз­нал, что внутривенные вливания аскорбиновой кислоты с успехом использовались в ряде случаев заболевания вирусным энцефалитом.

Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил адвокату и спра­вился о самочувствии его дочери. Он рассказал о своей беседе с Ирвином Стоуном, сообщившим ему о резуль­татах недавних экспериментов: большие дозы аскорби­новой кислоты способствовали выздоровлению при вирус­ном энцефалите.

Вооруженный этой информацией, захватив с собой ко­пии статей, которые я ему послал, адвокат пришел посо­ветоваться с врачом, лечащим его дочь, но тот наотрез отказался разговаривать. На просьбу познакомиться с публикациями в медицинских журналах врач ответил: нечего, мол, профану учить его.

Тогда адвокат решил действовать сам. Он спросил врача, можно ли, когда дочь придет в сознание, дать ей мороженого. Врач разрешил, и тогда адвокат купил 400 граммов аскорбата натрия, который лучше растворяется и не такой кислый, как чистая аскорбиновая кис­лота. Он подмешал около 10 граммов порошка в моро­женое и в термосе отнес его в больницу, где проводил большую часть времени. Когда девочка очнулась, она с радостью согласилась попробовать мороженое и с удо­вольствием съела почти все.

На следующий день адвокат опять угостил свою дочь мороженым, и на этот раз всыпал туда еще большую дозу аскорбата натрия. Он продолжал подсыпать в моро­женое порошок, и с каждым днем девочка все дольше могла обходиться без кислородной палатки. Дело шло на поправку, и уже через две недели, получая в день вместе с мороженым в среднем 25 граммов аскорбата натрия, девочка совсем не нуждалась в кислородной палатке.

Когда адвокат говорил мне, что девочка совершенно выздоровела и скоро вернется домой, голос его звенел от радости. Я поинтересовался, сказал ли он врачу о боль­ших дозах аскорбиновой кислоты. «Конечно, нет, — от­ветил он, — зачем же наживать себе неприятности?»

Безусловно, нехорошо, да и опасно, когда человек, далекий от медицины, действует за спиной врача. Но всегда ли правильно поступает врач? Может быть, дело в косности, исключающей возможность альтернативы? Или же любое новшество воспринимается, как вторже­ние в святая святых?

Письма, полученные мной от врачей, свидетельству­ют о небывалом прежде уважении к идеям неспециа­листа. «Нет ничего более старомодного, чем мнение, что врачам нечему учиться у пациентов,— пишет доктор Геральд Луни из Калифорнии. — В наши дни люди го­раздо более сведущи в медицине, чем четверть века на­зад. Например, в том, что касается питания, многие па­циенты не всегда считаются с рекомендациями врачей. Мо­жет быть, новые представления, согласно которым интере­сы потребителя превыше всего, наконец проникли и в медицину? Я учу своих студентов внимательно выслуши­вать пациентов. Умение хорошо лечить начинается с уме­ния хорошо слушать».

Аскорбиновая кислота привлекательна тем, что при правильном ее применении (о неправильном использова­нии мы еще поговорим), она не причинит никакого вреда, даже если и принесет мало пользы. Поэтому был ли оправдан категорический отказ педиатра серьезно отнес­тись к просьбе отца больной девочки? Разве только врач ответствен за состояние здоровья пациента? Ведь близкие, переживающие за больного, полны желания сде­лать все, что в их силах, чтобы ему помочь. Врач отвечает за пациента лишь какое-то время, отец же несет ответственность за ребенка на протяжении всей жизни.

Я хочу рассказать еще об одном случае. Между врачом и родственниками больного взаимоотношения не­избежны, и я еще раз призываю к доброжелательности и пониманию.

Мне позвонила женщина и попросила совета. Ее муж умирал от рака. Он прошел стандартное лечение: об­лучение, хирургия, химиотерапия. Жена в отчаянии — не знает, что делать и чем ему помочь. Она прочла рабо­ту химика Лайнуса Полинга, лауреата Нобелевской пре­мии, в которой говорилось об эффекте витамина С при лечении рака. У нее появилась надежда, и она захотела узнать мое мнение (так как я сам страдал недугом, счи­тавшимся неизлечимым) о применении аскорбиновой кис­лоты.

Я ответил, что не вправе давать рекомендации. Одна­ко обратил ее внимание на то, что выводы Л. Полинга были основаны главным образом на исследованиях Эвана Камерона из Шотландии. Доктор Камерон был точен в формулировках и не утверждал, что аскорбиновая кис­лота лечит рак. Его исследования показали, что аскорби­новая кислота может продлить срок жизни онкологи­ческих больных, но не обратить вспять процесс разви­тия злокачественной опухоли. Он наблюдал сто паци­ентов, получавших в течение многих недель большие дозы аскорбата натрия. Их состояние сравнивалось с са­мочувствием тысячи раковых больных в такой же стадии болезни, не принимавших аскорбиновую кислоту. Про­должительность жизни пациентов первой группы была в среднем существенно выше (подчеркну, что «существен­но» означает недели или месяцы, а не годы).

Доктор Камерон считал результаты своей работы важными, поскольку они четко показывают, что аскорби­новая кислота обладает свойством сдерживать рост зло­качественных опухолей. Он полагал, что раковые клетки высвобождают гиалуронидазу — фермент, который раз­рушает вещество, соединяющее клетки. И пока образу­ется гиалуронидаза, разрастание злокачественной опу­холи будет продолжаться. Аскорбиновая кислота укреп­ляет межклеточную ткань и этим снижает активность гиалуронидазы. Все это я сообщил жене умирающего. Я подчеркнул, что применение аскорбиновой кислоты не следует рассматривать как научно обоснованный метод лечения рака и других запущенных заболеваний.

Через два дня дама позвонила снова. Она пыталась обсудить с врачом возможность лечения аскорбиновой кислотой, но тот презрительно фыркнул и процедил сквозь зубы: «Шарлатанство...»

Тогда женщина и ее больной муж решили отказаться от услуг этого врача, хотя он был другом их семьи. Муж выписался из больницы и вернулся домой, где обстановка была не такой угнетающей. Участковый врач согласился на применение аскорбата натрия. Результаты не замедлили сказаться. Муж стал уверенней, у него улучшился аппетит, окрепла воля к жизни. Он умер через шесть месяцев — на четыре или на пять месяцев позже, чем предполагали врачи.

Мне кажется, что смерть сама по себе не всегда яв­ляется трагедией. Ужасно то, что человеку приходится умирать в больничной обстановке, без поддержки род­ных, возможности прикоснуться к тем, кто его любит.

Современная медицина не считает госпитализацию хронических больных обязательной. Но с появлением электронной аппаратуры, особенно в реанимационных от­делениях, возникли новые проблемы. Здесь пациент обес­печен всем необходимым для диагностики и лечения; когда он нуждается в экстренной помощи, то получает все, что может дать современная медицина, — все, кро­ме чувства безопасности, умиротворения, покоя и облег­чения душевных мук. А в этом он нуждается куда боль­ше, чем в автоматически выверенном и механически бе­зупречном надзоре приборов. Аппаратура вызывает пани­ку, а это чувство крайне опасно и может усугубить болезнь.

Это все больше беспокоит врачей. Приборы, обеспе­чивающие срочную помощь в палатах интенсивной тера­пии (так называют отделение реанимации), совершенст­вуются с каждым днем, но состояние пациентов иногда и ухудшается, так как стоящие вокруг щелкающие и ми­гающие аппараты вызывают у больного человека ожи­дание надвигающейся беды. В реанимационной палате отсутствует человеческое общение между врачом и паци­ентом.

Доктор Джером Д. Франк из Университета Джона Гопкинса, выступая перед выпускниками, подчеркивал, что лечение только физических болезней, когда не врачу­ется дух, недостаточно и несовершенно. Он рассказал об исследованиях, проведенных в Великобритании в 1974 году, — в среднем число пациентов, перенесших инфаркт в реанимационном отделении, было не больше числа тех, кто перенес его, находясь дома. По мнению Франка, пациенту, лишенному сочувствия близких людей, не по­могут и новейшие приборы. Франк также рассказал выпускникам об исследовании, в котором участвовало 176 онкологических больных. У них наступила ремиссия, хотя им не делали хирургических операций и не прово­дили курса облучения или химиотерапии. Искренняя вера пациентов в свое выздоровление и столь же глубокое убеждение, что врачи тоже верят в лучшее, явились мощными факторами исцеления.

В журнале «Клиническая психиатрия» (1978 г.) было опубликовано сообщение доктора Роберта Ринеарсона. Он писал: «Болезнь, особенно хроническая, может выз­вать у человека чувство зависимости от врача. Если вза­имоотношения не построены на доверии, вряд ли насту­пит выздоровление. Врачи, не заботящиеся об установ­лении эмоционального контакта с больным, часто упро­щенно трактуют болезнь: это «враг», на которого врач «нападает», используя все достижения науки и техники, имеющиеся в его распоряжении. А техника сегодня на­столько совершенна, что пациент уступает натиску та­кого лечения.

Врачу необходим реальный контакт с пациентом. Уве­личение технической оснащенности в медицине отдаляет доктора от больного. Если врач рассчитывает только на аппаратуру, он не может воздействовать на пациента. Тщательный осмотр (пальпация, прослушивание, измере­ние пульса и давления и пр.) в сочетании с вниматель­ным и доброжелательным отношением вызывает у боль­ного доверие. Страдающему человеку сочувствуют, его понимают. Врачу, установившему эмоциональный кон­такт, удается сотрудничать с пациентом, изменить его состояние в лучшую сторону.

Врач не должен поддерживать мнение, что когда-нибудь автоматика и электроника уничтожат болезни. Люди чувствуют себя беспомощными перед недугами и ищут помощи и поддержки врача. Выдающийся ученый и гуманист Яков Броновский предупреждал: «Нам надо отказаться от поисков абсолютного знания и власти. Мы должны сближаться с людьми».

По мнению кардиолога профессора Бернарда Лауна (Гарвардский университет), крайне важно, чтобы в больницу, куда попал пациент с инфарктом, сразу же выз­вали его лечащего врача: «Ничто не действует так благо­творно, как психологическая поддержка и вера в выздо­ровление; надежду должен вселить в пациента врач, вызывающий у него доверие и помогающий ему сочув­ствием в критическую для больного минуту.

Присутствие врача и эмоциональный контакт с ним подбодрят пациента. Я считаю, что врачам необходимо осознать эту истину, а не уповать только на новомодные лекарства. Поэтому, приехав к пациенту, у которого слу­чился сердечный приступ, я говорю ему твердо и уверен­но: «Да, у вас скорей всего инфаркт, но вы обязательно выздоровеете». Я настойчиво убеждаю в этом пациента, даже если инфаркт настолько обширный, что появляются серьезные сомнения в благополучном прогнозе».

Я вовсе не против медицинской электроники, помога­ющей в диагностике и лечении. Сегодня, например, мож­но избежать так называемых диагностических операций, потому что разработана аппаратура, позволяющая иссле­довать то, что недоступно для визуального осмотра, — раньше врач использовал с этой целью скальпель. Спе­циальные приборы применяют для удаления некоторых  новообразований. И во многих других случаях с успехом используется современная аппаратура.

Но с появлением разнообразнейшей медицинской тех­ники возникли и трудности. Так, некоторые практику­ющие врачи почему-то не учитывают, что все эти чудеса новой техники вызывают у пациента страх, особенно если больной в таком состоянии, когда меньше всего на свете ему хочется видеть незнакомые лица или испытывать незнакомые, а тем более неприятные ощущения. Чтобы пациент не испугался еще больше, прежде чем его под­ключат к таинственным аппаратам, необходима психоло­гическая подготовка, а это требует времени. Время, кото­рое врач может уделить больному, — вот в чем, пожалуй, больной нуждается больше всего. Время, чтобы выслу­шать его жалобы; время, чтобы все объяснить; время, чтобы присутствовать на консультации специалиста; вре­мя, чтобы подбодрить перед незнакомой процедурой, ко­торая может вызвать у больного (в результате тревоги) даже ухудшение состояния.

Но, к большому сожалению, как раз времени-то и не хватает слишком многим врачам — они увлекаются но­вой диагностической аппаратурой потому, что им никак не удается выкроить достаточно времени на тщательный осмотр и подробную беседу с пациентом, что позволило бы им самим поставить диагноз.

Иногда часть анализов и тестов назначается только для видимости, они не всегда необходимы и обязательны для лечения. Доктор Грей Даймонт, ректор медицинского колледжа (Канзас-Сити), прислал мне в письме копию счета за медицинское обслуживание, полученного его знакомой — пожилой больной дамой. Вот отрывок из его письма.

«Лечащему врачу совершенно не было необходимости назначать многие процедуры, так как одни из них просто бесполезны, другие не используются в клинической прак­тике, а третьи вовсе вредны или небезопасны.

Сам по себе список процедур, назначенных врачом, ничего не доказывает. Я наблюдаю, как подобная тен­денция неуклонно растет в американской медицине, но в то же время общественность начала протестовать, обес­покоенная тем, что врач становится невнимательным, а медицинская помощь «автоматизируется». Когда врач назначает различные анализы, процедуры, снимки для того, чтобы оправдать свой заработок, он неизбежно искажает цель и суть врачебной деятельности — устано­вить контакт с пациентом и помочь ему.

В то же время врач ставит себя в зависимость от платы за медицинское обслуживание. Нельзя оплатить время, потраченное на детальный опрос пациента, выяв­ление симптомов, тщательный и всесторонний осмотр и на объяснение пациенту того, что было сделано, почему и какая индивидуальная программа оздоровления ему не­обходима».

Маленький черный чемоданчик, с которым еще совсем недавно ассоциировался образ врача, вышел из моды. Врачи все больше отвыкают пользоваться содержимым этого чемоданчика. Может, поэтому нет теперь и се­мейного, домашнего, доктора?

Конечно, никто не оспаривает ценность и необходи­мость современной медицинской аппаратуры. Главное — как она используется и как помогает врачу и пациенту.

В сотнях писем, полученных мной, врачи соглаша­лись, что никакие лекарства не обладали такой действен­ной силой, как психика больного. И одна из задач врача — помочь пациенту максимально активизировать силы самоисцеления, заложенные природой, и восста­новить способность больного организма к регенерации и выздоровлению.

В своей статье, опубликованной в журнале, я выска­зал предположение, что могу ошибаться, и на самом деле мое выздоровление — результат эффекта плацебо. Врачи Б. Эканов и Б. Голд из Медицинского центра Иллинойсского университета считали, что мои сомнения на­прасны и будет серьезной ошибкой приписывать улуч­шение состояния после регулярного приема аскорбиновой кислоты эффекту плацебо. Они передали мне данные, показывающие, что аскорбат натрия рассеивает скопле­ния красных кровяных телец. По их мнению, СОЭ снижа­лась у меня каждый раз после внутривенного вливания потому, что «аскорбиновая кислота вызывала расщепле­ние структурной матрицы макромолекулы и красные кро­вяные тельца больше уже не были сцеплены». Значит, аскорбиновая кислота способствует восстановлению био­химического равновесия, то есть сбалансированности сос­тава крови.

Еще одно исследование объяснило улучшение моего состояния. Работы А. Оронского и С. Кевара показали, что аскорбиновая кислота необходима для вырабатыва­ния в организме особого вещества, которое, в свою оче­редь, имеет существенное значение для синтеза колла­гена. Следовательно, важность использования аскорби­новой кислоты при лечении таких болезней, как артрит, очевидна.

Я уже упоминал о работах Ирвина Стоуна. Он пы­тался выяснить, почему организм человека не способен вырабатывать или накапливать аскорбиновую кислоту; ведь это — жизненно важный механизм, действующий почти у всех представителей животного мира. И. Стоун изучил этот факт и с антропологической, и с биохими­ческой позиций. Он разработал теорию, согласно кото­рой генетический дефект образовался на очень ранней стадии эволюционного развития.

Ирвин Стоун подчеркивает, что аскорбиновая кисло­та, строго говоря, не витамин, а метаболит — промежу­точный продукт обмена. Поэтому врачи отрицательно отнеслись к ее репутации витамина, слишком часто чу­деса исцеления приписывают витаминам. Доктор И. Сто­ун надеется, что медики все-таки отдадут ей должное, поскольку она обладает терапевтическим действием и иг­рает важную роль в процессе выздоровления.

А если к тому же принять во внимание не только несбалансированное питание, недостаточное содержание витаминов в организме, но и загрязненность воды, воздуха, земли, скученность, стрессы современной жизни, то антитоксичные свойства аскорбиновой кислоты трудно переоценить.

Я не хочу, чтобы читатели решили, будто аскорбино­вую кислоту можно принимать во всех случаях и без всяких ограничений. При определенных обстоятельствах она может вызывать раздражение пищеварительного тракта. Такое раздражение, если оно происходит регу­лярно и длительно, вредно и даже опасно. Аскорбино­вую кислоту, особенно в больших дозах, не следует принимать между приемами пищи. Наиболее полезна она в сочетании с флаваноидами (содержатся в цитрусовых и овощах желтого и оранжевого цвета). Аскорбиновая кислота способна поглощать витамины группы В, поэто­му вместе с ней надо принимать витамины этой группы. Аскорбиновая кислота также способствует выведению минеральных солей из организма, и ее можно использо­вать как противоядие при отравлении свинцом или как профилактическое средство при избытке свинца в окру­жающей среде.

Можно понять скептицизм медиков по поводу утверж­дения, что витамины — единственное лекарство от любой болезни. Но ошибочно и мнение, что средний набор про­дуктов, которые мы каждый день потребляем, обеспечи­вает нас всеми необходимыми витаминами в нужном ко­личестве, особенно если учесть всевозможные консер­ванты и красители, пищевые добавки, избыток сахара и соли — все, что перенасыщает многие продукты, прошед­шие заводскую обработку.

Во всяком случае, просматривая письма врачей, я убедился в разумном и серьезном отношении к питанию и к применению аскорбиновой кислоты. Резко отрица­тельная точка зрения, которой придерживались многие врачи всего несколько лет назад, теперь сменяется жела­нием изучать новые научные данные и использовать их в своей клинической практике.

Одно из интересных направлений в современной ме­дицине связано с изучением влияния аскорбиновой кис­лоты на иммунные реакции и восстановительные про­цессы. Например, во многих клиниках Великобритании практикуется внутривенное введение аскорбиновой кис­лоты вместо антибиотиков в качестве профилактики про­тив инфекции в послеоперационный период.

Многие врачи соглашались со мной, что важное зна­чение для выздоровления имеют положительные эмоции.

Они подтверждали мои выводы: если отрицательные эмо­ции вызывают отрицательные биохимические сдвиги в ор­ганизме, то положительные связаны с положительными биохимическими изменениями. Так, исследованиями ус­тановлено, что эмоциональный дистресс может вызвать рак, а депрессия нарушает иммунные функции орга­низма.

Многие врачи рекомендовали прочитать мою статью пациентам, у которых была подорвана воля к жизни. Врачи просили меня позвонить этим больным и подбод­рить их. И я изо всех сил старался помочь.

Об одном случае стоит рассказать особо. Врач про­сил побеседовать с его пациенткой, девушкой 23 лет, по­степенно терявшей подвижность ног из-за коллагеноза. Она жила со своей семьей в Атланте. Дело осложнялось тем, что вся семья была в отчаянии и тревоге и у всех были донельзя расстроены нервы. В больницу девушку не положили, поскольку ее страховой полис на медицин­скую помощь давно уже был исчерпан. Присутствие такой тяжелобольной дома, по мнению врача, создавало атмосферу тоски и напряженности. Паралич быстро про­грессировал, и это еще больше ухудшало настрой в семье, усиливало чувство безнадежности.

Важно было найти какой-нибудь способ вывести людей из тупика безысходности. Вот если бы девушка иначе отнеслась к своей болезни и воспряла духом! Это не только бы повлияло на состояние ее здоровья, но и улучшило эмоциональную атмосферу в семье. Врач дал пациентке почитать мою статью, и она ее воодуше­вила. Доктор надеялся, что если я сам ей позвоню, про­явив интерес к ее судьбе, то это прибавит ей сил и энер­гии.

Я позвонил девушке (назовем ее Кэрол). Она расска­зала, как в течение двух последних лет постепенно теряла подвижность и теперь уверена, что ее ждет пол­ный паралич. Доктор убеждал ее не отчаиваться. Глав­ное — поставить перед собой цель, говорил он, не терять надежду на выздоровление и тренировать волю, тогда лекарства и упражнения быстрее подействуют.

— А разве не так? — спросил я Кэрол.

— Теоретически да, — согласилась девушка, — но, наверное, мой врач никогда не болел так тяжело и серьезно, как я. Он не знает, как бесконечно тянется день; как трудно быть целеустремленным, когда жизнь за­мерла, а мысли все время вертятся вокруг того, о чем не надо думать. Проходит неделя за неделей — и никакого сдвига к лучшему. Вы должны меня понять, потому что сами прошли через это. Разве у вас не было чувства без­надежности?

Действительно, настроение у меня было такое же кис­лое, особенно вначале, когда я ожидал, что врач «почи­нит» мой организм, как будто это автомобиль, требу­ющий ремонта: всего-то надо почистить карбюратор, на­пример, или заменить насос. Но потом я понял, что че­ловеческий организм — это не машина, но у него есть «встроенный» механизм, который «подскажет», что про­исходит, что ему необходимее, и поможет выздороветь, если только мы не будем мешать. Иногда этот механизм блокирован или не действует, поэтому врач должен определить возможности регенерации организма пациента и использовать их. Так что врач дал Кэрол ценный совет — найти в себе силы противостоять бо­лезни, тогда и лечение будет эффективнее.

Мне также повезло, что мой врач верил в мою волю к жизни и одобрял все мои попытки (в том числе и смех) сопротивляться тяжелому недугу.

Кэрол полюбопытствовала, действительно ли так важ­но для больного человека много смеяться?

Я объяснил. Смех не просто обеспечивает человеку, который лежит пластом, своеобразную тренировку — эта­кий бег трусцой, не вставая с постели, но и создает хорошее настроение, вызывает положительные эмоции. Короче, смех помогает активизировать процесс выздоров­ления.

Я предложил Кэрол читать юмористические рассказы. Пусть члены ее семьи по очереди ходят в библиотеку за книгами. Больше подойдут произведения классиков: Стивена Ликока, Огдена Нэша и других. Я был уверен, что она сама и ее близкие получат удовольствие, смеясь над забавными историями.

Кэрол с восторгом приняла мой совет, а я попросил ее выбрать самый смешной рассказ из тех, что она прочи­тает за день, и по телефону мне его пересказать. Матери Кэрол наша затея тоже пришлась по душе.

Через два дня Кэрол позвонила. Голос ее звенел от радости, и она начала смеяться, еще не закончив первую фразу.

— Боюсь, что не смогу рассказать до конца, хохо­тала она. — Я пыталась репетировать, чтобы не рассме­яться, но ничего не получилось.

И она рассказала забавный анекдот. Я уже не раз слышал его, но смеялся вместе с девушкой от души. А накануне веселилась вся семья, когда мать принесла из библиотеки дюжину книг и в лицах стала разыгрывать смешные сценки (в молодости она мечтала стать актри­сой), и потом все с жаром спорили, какой анекдот пересказать мне по телефону.

— Следующим в библиотеку должен идти брат, — сообщила Кэрол, — он куда более начитанный, так что готовьтесь — завтра я вам наверняка перескажу новеллу О’Генри или рассказ Марка Твена.

В этой истории больше всего меня радовало, что все члены семьи нашли новый и гораздо более приятный спо­соб общения с Кэрол. Интересное занятие, объединив­шее всех, было необходимо им не меньше, чем больной девушке. Врач Кэрол, придя в очередной раз к паци­ентке, был и ошеломлен, и обрадован: его встретили люди с открытыми лицами, живыми глазами, добро­желательными улыбками. Все со смехом обступили его, наперебой говорили о своих находках и предлагали выбрать смешную историю, которую Кэрол перескажет мне.

Еще через две недели врач Кэрол по телефону сказал мне, что мы одержали, на его взгляд, большую победу: изменился образ жизни всей семьи. Хотя еще слишком рано утверждать, что улучшилось физическое состояние девушки, но у нее прибавилось энергии и бодрости, и она полна надежд на будущее.

Давайте поразмыслим над важным замечанием врача об образе жизни. Ясно — не всякую болезнь можно побо­роть. Но многие целиком отдаются во власть недуга, «уходят» в болезнь. Такие пациенты еще больше ослаб­ляют те силы организма, которые помогают выстоять. Жизни надо уметь радоваться, несмотря на болезнь. Поэтому очень важное значение имеют не только лечение и медицинский уход, но и качество жизни.

Это особенно подчеркивал и врач из Нью-Йорка, ко­торый сообщил мне по телефону, что у него рак в конеч­ной стадии. Моя статья в журнале вдохновила его, он по­нял, что надо наслаждаться жизнью, радоваться всему, что происходит вокруг, пока он еще в состоянии дви­гаться.

— Я не думаю, что осмелюсь предложить другим то, что годится для меня, — сказал он. — У нас существует много методов борьбы с раком — применяется электро­ника, облучение и химиотерапия, но редко у кого хватает времени и мужества обсуждать с больным важные воп­росы о ценностях и смысле жизни. Оправданно ли, напри­мер, назначать безнадежному раковому больному химио­терапию и облучение, вызывающие серьезные осложне­ния, резко ослабляющие организм человека, только по­тому, что это, вероятно, прибавит ему еще несколько месяцев инвалидной жизни? А может, лучше этому чело­веку использовать каждую минуту оставшейся жизни полноценно и дышать полной грудью, наслаждаться жизнью и получать от нее удовольствие? Лично я воз­награжден за свой выбор. И теперь делаю то, что мне всегда хотелось делать. Правда, я не слишком энергичен, но тем не менее поражаюсь, насколько я активен. Во вся­ком случае, это не неподвижность, которой я так боялся.

Я отталкиваюсь от своей жизненной философии, а не от научных взглядов. Как только я прибегаю к науке, я сразу же оказываюсь в другой области — там, где священники и психологи, наверное, имеют больше опыта. Я всегда стою перед выбором, но даже в рам­ках традиционного лечения пытаюсь укреплять дух паци­ентов и улучшать их настроение.

Мне ужасно повезло, что мои больные принимают юмор всерьез. (Он рассмеялся от такого сопоставления.) Идея смеха замечательно срабатывает. Я без колебаний рассказываю пациентам, что у меня та же болезнь, что и у них. И когда они видят, что я смеюсь, несмотря ни на что, им стыдно — ведь они не могут даже улыбнуться. Мое общение с пациентами — сплошные шутки и смех. Я хочу, чтобы они с радостью ждали моего прихода, и сам хочу с радостью встречаться с ними. Ваши мысли о пользе смеха мне.очень по душе.

Больше всего меня поразило, что его понятия о долге врача и ученого вступили в противоречие с его миро­воззрением, с его взглядами на жизнь. Образование и опыт работы обязывали его ограничиться лечением бо­лезни. Но его собственное отношение и отношение его пациентов к неизлечимому заболеванию, когда жизнь для них не потеряла смысла, подсказывало иной путь. И он предпочел его научно обоснованному лечению, которое предписывалось медициной.

Стоит ли продлевать жизнь и с нею — невыносимые страдания? Обязан ли врач бороться с болезнью, ис­пользуя все доступные ему средства, даже если это без­жалостно ранит пациента? Ответы на эти вопросы искали не только представители медицины, но и многие писатели, и среди них Л. Толстой, Ф. Достоевский, Ж.-Б. Мольер, Б. Шоу.

Часто врач стоит перед ответственным выбором. В случае тяжелых родов кого спасать: мать или дитя, если возможно спасти только одного? Насколько безо­пасное для больного решение принимает он, руководст­вуясь своим сердцем? Не возникает ли временами кон­фликт между лечением болезни и лечением человека?

Все это вопросы медицинской этики. И не случайно возникла необходимость не просто обучать студентов-медиков профессии, но обсуждать с ними общечелове­ческие и философские проблемы.

 

*             *            *

В книге «Из моей жизни и размышлений» Альберт Швейцер писал о своей тяжелой болезни. Тогда он ре­шил: если выздоровеет, никогда не забудет, что чувство­вал, когда был болен; как врач, будет уделять психоло­гии больных не меньше внимания, чем диагнозу и лече­нию. Это «братство тех, кто отмечен знаком боли», писал Швейцер. Те, кто не входят в это братство, с огромным трудом понимают, что такое боль и страдание.

Когда я сам лежал в больнице в 1964 году, мои то­варищи по несчастью говорили между собой о том, что никогда бы не стали обсуждать с лечащим врачом. Пси­хология тяжело больного человека возводит барьер меж­ду ним и теми, у кого есть знания, опыт и желание врачевать.

Что же это за барьер? Это прежде всего чувство беспомощности, которое само по себе — серьезная болезнь.

Это подсознательный страх, что ты никогда больше не сможешь вернуться к нормальной активной жизни; это стена, разделявшая нас и мир ожиданий и надежд, сво­бодных движений и изящных звуков.

Это стремление не отягощать непосильным грузом беспокойства близких тебе людей, на чьи плечи легла за­бота о твоем здоровье, еще больше отдаляющая тебя от них.

Это ужас одиночества в страдании и желание, чтобы тебя оставили в покое, — противоречивые чувства, кото­рые раздирают больного.

Это чувство, что болезнь является проявлением твоей неполноценности, заставляющее больного терять уваже­ние к самому себе.

Это сознание того, что важные решения, касающиеся твоей судьбы, принимаются у тебя за спиной, что тебе говорят не все.

Это смертельный страх перед всякой таинственной аппаратурой, которая может причинить страдания; томи­тельная неизвестность перед болезненными анализами; опасения, что болезнь изменит тебя до неузнаваемости.

Это недовольство чужими и чуждыми тебе людьми в белых халатах (а иногда и масках), подступающими с иглами и ампулами — одни вводят «чудодейственные», как они говорят, препараты, другие, наоборот, выкачи­вают из вен кровь.

Это отчаяние и отчужденность, когда на каталке тебя везут куда-то по бесконечным белым коридорам — в ла­бораторию или в операционную, где к тебе подключат неизвестные машины с мигающими лампочками, щелка­ющими переключателями и крутящимися дисками.

Это постоянная опустошающая тоска — неискоре­нимая, непроходящая, как нож в сердце, и жажда прос­того человеческого сострадания и милосердия. Теплая дружелюбная улыбка и сочувственно протянутая рука ценятся куда больше магии современной науки, но она в наши дни доступнее, чем человечность.

Я убежден, что никакие технические чудеса современ­ных клиник, даже самых первоклассных, не способны оказать такого действия, как участие милосердного чело­века.

Больница — это вереница чужих лиц, безразличный медперсонал, незнакомые врачи. Они приходят и уходят, а ты, прикованный к постели, беспомощный и жалкий, вынужден к этому приспосабливаться.

Я бы задал врачу такие вопросы: внушает ли он паци­енту уверенность, что все будет хорошо? пользуется ли доверием? надеется ли на благополучный исход?

 

*             *            *

 

Некоторые врачи в своих письмах спрашивали, по­влияли ли на мое решение применять большие дозы ас­корбиновой кислоты данные исследований Лайнуса Полинга? Нет. Я использовал аскорбиновую кислоту для лечения в 1964 году, а первая серьезная работа Полинга «Витамин С и простуда» появилась в 1970 году. После ее публикации я написал Л. Полингу о своей болезни. С тех пор мы переписываемся, и я с большим интересом слежу за его исследованиями в этой области.

В некоторых письмах врачи спрашивали, было ли что-нибудь, что подготовило меня психологически к «со­трудничеству» с доктором Хитцигом при лечении коллагеноза. Я могу рассказать о двух случаях.

Когда мне было 10 лет, я попал в туберкулезный санаторий, и там мне поставили неправильный диагноз. В детстве я был настолько тощий и слабый, что врачи предположили: я — жертва какой-то серьезной болезни. Впоследствии было обнаружено, что они по ошибке при­няли обычное обезызвествление за туберкулезное затем­нение в легких. В те годы рентген еще не был надежным в сложных случаях диагностики. Во всяком случае, я провел в туберкулезном санатории шесть месяцев.

Самое интересное — это то, как пациенты разделялись на две группы: на тех, которые были уверены, что побе­дят болезнь и вернутся к нормальной жизни, и тех, кото­рые обрекли себя на длительную и безнадежную болезнь. Я относился к группе настроенных оптимистически — мы быстро сдружились, активно занимались творчеством, играли и мало общались с ребятами, которые ждали худ­шего. Когда в санатории появлялись новенькие, мы ста­рались вербовать их в наши ряды, пока за работу не принялась команда нытиков.

На меня произвел сильное впечатление тот факт, что процент мальчиков, которых выписывали с диагнозом «здоров», в группе оптимистов был гораздо выше. Уже тогда, в десятилетнем возрасте, я понял значение пси­хики для противостояния болезни. Надо надеяться на лучшее — вот урок, который я запомнил на всю жизнь, и  он потом очень мне пригодился. С этих же пор я стал ценить жизнь.

К семнадцати годам от моей детской слабости не ос­талось и следа. Я увлекся спортом, и мой организм год от года крепчал. Любовь к спорту осталась у меня на всю жизнь.

Кроме того, мне повезло: моя жена была очень добро­желательной и к тому же она была сторонницей здоро­вого питания.

Следующий серьезный случай произошел, в 1954 году, когда мне было 39 лет. Я чувствовал ответственность перед семьей и решил застраховать свою жизнь. Но врачи страховой компании отказали, ссылаясь на значи­тельные изменения в кардиограмме (закупорка венеч­ной артерии). Моя тетушка, страховой агент, была в па­нике и откровенно сказала мне о заключении врачей. Несмотря на отсутствие явных клинических симптомов, они поставили диагноз: ишемия, для которой характерны утолщение стенок сердечной мышцы и мерцающая арит­мия. Врачи настоятельно советовали мне воздержаться от нагрузок и в течение нескольких месяцев соблюдать постельный режим. Я был убит таким известием. Это оз­начало, что мне надо бросить работу, отказаться от пу­тешествий, прекратить активно заниматься спортом. И моя тетушка повторяла за врачами страховой компа­нии: если я стану вести пассивный образ жизни, то смогу протянуть еще года полтора.

Я решил ничего не говорить жене о приговоре врачей. Когда я вечером вернулся домой, мои маленькие дочери бросились мне навстречу. Они очень любили, когда я подбрасывал их в воздух. В мгновение ока передо мной предстали две дороги в будущее. Одна — «кардиологи­ческий тупик». Если я последую советам специалистов, я уже никогда не смогу подбрасывать моих девочек. Вторая дорога — полноценная жизнь и работа в газете. Вторая дорога поведет меня вперед, пусть даже это про­длится всего несколько месяцев или недель. Я выбрал второй путь. Решение возникло мгновенно и легко. И я подбросил своих дочурок еще выше. На следующий день я играл в теннис на соревнованиях несколько часов подряд.

В понедельник я позвонил доктору Хитцигу и расска­зал ему о мрачном приговоре. Мы договорились немед­ленно встретиться, и он организовал консультацию у ве­дущего кардиолога. Повторная кардиограмма подтвер­дила диагноз.

Мы подробно обсудили с доктором Хитцигом сложив­шуюся ситуацию. Я собирался продолжать жить так же, как и прежде, не хотел отказываться от активной деятельности. Я сомневался, что есть хоть один карди­ограф в мире, который знает, что заставляет мое сердце  работать именно так. Хитциг похлопал меня по плечу — он всецело был на моей стороне.

Три года спустя я познакомился с Полем Уайтом, всемирно известным кардиологом. Он внимательно выслушал историю, связанную с «ишемической» болезнью, и сказал, что я выбрал тот самый единственный путь, который мог спасти мне жизнь. По его мнению, постоян­ные и энергичные тренировки необходимы для нормаль­ной работы сердца, даже если у человека появились признаки сердечной недостаточности, как было в моем случае. Врач сказал, что если бы я примирился с при­говором специалистов, то их диагноз, возможно, подтвер­дился бы.

Встреча с Полем Уайтом стала своего рода вехой в моей жизни. С этой минуты я стал доверять своему ор­ганизму и жить с ним в мире и согласии.

Эта встреча еще больше укрепила мое убеждение, что психика может управлять телом, «дисциплинировать» организм, выявлять его потенциальные возможности.

Конечно, я ни в коем случае не хочу сказать, что пациенты с серьезными сердечными заболеваниями долж­ны поступать вопреки советам докторов. Меня поддержи­вал мой лечащий врач Уильям Хитциг. К тому же в каждом конкретном случае к лечению надо подходить по-разному: то, что полезно одним, неприемлемо для других.

Стал ли я меньше уважать врачей? Как раз наоборот! Тысячи писем, которые я получил от них, опровергают ошибочное мнение, что врачи отрицают роль психологи­ческих факторов и духовных сил, способствующих выздо­ровлению.

Медицина — не только наука, но и искусство. Самое важное — открывать возможности человеческой психики и организма, использовать их глубинные резервы в борь­бе с болезнью или со стрессом.

В некоторых письмах меня спрашивают, смогу ли я, если снова серьезно заболею, взять на себя полную от­ветственность за свое здоровье и жизнь, как прежде.

Честно говоря, я не знаю, что человек способен вы­держать в своей — единственной для него — жизни, но уверен, что обязательно приложу все свои усилия. (В декабре 1980 г. у Нормана Казинса случился тяжелый сер­дечный приступ и его на «скорой помощи» доставили в больницу, где был диагностирован инфаркт. Он снова начал борьбу за жизнь и выздоровление и свою победу описал в замечательной книге «Вра­чующее сердце». — Прим. пер.)

Я давно уже пересек ту роковую черту, которую мне когда-то предрекли медицинские эксперты. Согласно мо­им подсчетам, мое сердце за это время подарило мне на 876 000—946 280 ударов больше, чем предполагали врачи из страховой компании.

Так совпало, что в 10-ю годовщину со дня начала болезни я случайно встретил одного из тех врачей, кото­рые поставили мне печальный диагноз: коллагеноз, озна­чающий прогрессирующий паралич. Он был совершенно ошарашен, увидев меня. Я протянул руку, чтобы поздо­роваться, он — тоже. Я не удержался: хотел продемонст­рировать ему все, что не мог выразить словами, — я сжал ему руку с такой силой, что он даже сморщился от боли и вынужден был просить пощады. Сила моего рукопожатия была красноречивее всех слов. Вряд ли сто­ило спрашивать о моем теперешнем самочувствии, но врач поинтересовался, что же помогло мне выздороветь.

— Все началось, — сказал я, — когда я решил, что даже самые опытные медицинские эксперты на самом де­ле знают недостаточно, чтобы приговорить человека к не­подвижности и смерти. И я надеюсь, что врачи будут крайне осторожны, говоря с пациентами: ведь те могут поверить их прогнозам, а это станет началом конца.

Пишите на адрес:
info@medpsy.ru
medpsyru@gmail.com
"Клиническая и медицинская психология: исследования, обучение, практика"
ISSN 2309−3943
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций
свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС77-52954 от 01 марта 2013 г.
Разработка: Г. Урываев, 2008 г.
  При использовании оригинальных материалов сайта — © — ссылка обязательна.  

Яндекс цитирования Get Adobe Flash player