Взаимосвязь клинических и психологических факторов невынашивания беременности

Рогачева Т.В., Самсонов С.А.
(Екатеринбург, Российская Федерация)

	Рогачева Татьяна Владимировна –  доктор психологических наук, ректор, заведующая кафедрой медицинской психологии; Частное образовательное учреждение высшего образования «Уральский медико-социальный институт», ул. 8 Марта, 194, Екатеринбург, 620144, Российская Федерация. E-mail: TVRog@yandex.ru
	Самсонов Сергей Александрович –  старший преподаватель; Частное образовательное учреждение высшего образования «Уральский медико-социальный институт», ул. 8 Марта, 194, Екатеринбург, 620144, Российская Федерация.

Аннотация

В статье рассматриваются психологические факторы, способствующие невынашиванию беременности. Данная проблема за последние 50 лет нарастает во всех развитых странах и составляет от 5% до 10%. Показано, что взаимозависимости личностных и объективных, клинических факторов представляют собой достаточно сложную картину. Результаты российских исследований свидетельствуют о тесной взаимосвязи между особенностями протекания беременности и личностными свойствами женщины, характером ее воспитания и качеством реализации ею материнских функций. В то же время недостаточно изученным является характер психологических реакций беременной женщины на различные стрессорные и соматогенные воздействия. Нуждаются в уточнении взаимосвязи личностных особенностей и характера патологического течения беременности.

Для прояснения взаимосвязи клинических и психологических факторов авторы рассматривают беременность, осложненную угрозой выкидыша, как экстремальную ситуацию. Подчеркивая неоднозначность данных взаимозависимостей, авторы указывают, что одной из серьезных психологических проблем женщин с невынашиваемостью беременности выступают сформированные задолго до возникновения актуальной проблемы стереотипы поведения в трудных жизненных ситуациях. К таким стереотипам были отнесены модели совладающего поведения и гендерные стереотипы. В выборку вошли 60 женщин в возрасте от 18 до 40 лет с диагнозом «Угроза прерывания беременности», обратившиеся за медицинской помощью в Центр планирования семьи Свердловской области. В качестве контрольной группы были опрошены женщины того же возраста, благополучно родившие и не имевшие в анамнезе невынашиваемостей. Всего в контрольной группе опрошено 60 человек.

В результате проведенного исследования большинство женщин экспериментальной группы были отнесены к показателю «маскулинные», треть женщин — к андрогинному типу, меньше всего женщин — к феминному типу, тогда как в контрольной группе большинство женщин были отнесены к показателю «андрогинные», меньше всего женщин — к маскулинному типу (13,3%).

Чаще всего для адаптации к ситуации потери ребенка женщины используют когнитивные и эмоциональные модели поведения, тогда как поведенческие адаптивные копинги демонстрирует меньшинство женщин с невышашиваемостью. Ситуация усугубляется в соответствии с количеством потерь ребенка. Выделены актуальные потребности женщин с невынашиванием, на первом месте среди которых тенденция к инертности во всех областях существования, на втором — «фактор всех связей человека с человеком в любви, связей душой и телом», причем чаще всего невротического характера, на третьем — потребность в саморазрушении. Защитой от постоянно неудовлетворенных потребностей выступают невротические модели поведения, связанные с достижением цели, где проблема невынашиваемости выступает как благоприятное обстоятельство. Это углубляет проблематичность адаптации к новым условиям жизни, сигнализируя об отсутствии устойчивости к изменениям. Отсюда необходимость постоянного контроля себя и ситуации, что приводит к напряжению как психологического, так и физиологического характера. В связи с выявленными тенденциями делается вывод о необходимости психологического сопровождения пациенток с невынашиваемостью.

Ключевые слова: невынашиваемость; психологические факторы невынашиваемости; копинг-стратегии; гендерные стереотипы; актуальные потребности.

Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.

Даже при анализе тела как предмета медицины, то есть в предельно натуральном виде, приходится признать, что телесное бытие — многосложная деятельность. Представления личности о себе реально помещены в тело и при определенных условиях влияют на то, как оно функционирует. Тело пронизано интенциональностью, и данный факт может по-разному обернуться для человека в ситуации болезни. Исследовавший семантику телесности А.Ш. Тхостов показал, что телесные ощущения обозначают не только себя, но и то, что им в принципе внеположено — болезнь. Осуществляя означивание телесных ощущений, человек использует усвоенные им в культуре взгляды. Возникает так называемая вторичная семиологическая система, знак первой системы (язык тела) становится означающим во второй (миф болезни). «Знак (означенное телесное ощущение), являющийся ассоциацией чувственной ткани и телесного конструкта, становится означающим в мифологической схеме болезни и разворачивается в симптом» [15, c. 104].

Так телесный язык становится носителем смысла ситуации, которую не всегда могут «прочитать» медики. Поэтому не натуральная телесность, а феноменальное тело выступает способом проживания и переживания ситуации болезни. Здесь человек находит свое Я как вовлеченное в болезнь телесное существо. Существование тела — это выбор и приспособление как нахождение смысла в ситуации болезни. Именно феноменальное тело находится на границе между «бытием-в-себе» и «бытием-для-себя», оно раскрывает потенциальность человеческого мира. Встреча как осознание своего тела дает возможность телу стать универсальным мерилом, символическим выражением мира. Благодаря телу человек вторгается в мир, понимает его и дает ему значения, создает смысл, выражает себя и свое отношение к миру.

Подобные теоретические рассуждения кажутся оторванными от практической жизни, однако, если научиться адекватно использовать их в профессиональной деятельности, можно получить теоретически обоснованную программу помощи человеку, попавшему в сложную ситуацию болезни. Например, это возможно и для женщин, имеющих проблемы с вынашиванием беременности.

Согласно принятому в России определению, невынашиванием беременности называется ее прерывание от момента зачатия до 37 полных недель беременности [12]. По МКБ-10 диагноз «Преждевременные роды» имеет самостоятельную рубрику «О 60» — начало родов (спонтанное) ранее 37 полных недель беременности. Учет преждевременных родов в нашей стране осуществляется по ежегодной статистической отчетной форме Минздрава России № 32 «Отчет о медицинской помощи беременным, роженицам и родильницам». По данным российской статистики [11], 15—25% беременностей завершается самопроизвольным абортом, диагноз «Угроза прерывания беременности» ставится практически каждой второй беременной женщине.

Под невынашиванием понимаются самопроизвольные выкидыши (потери беременности до 22 недель) и преждевременные роды (с 22 до 37 полных недель беременности с массой плода до 500 граммов) [Там же]. Частота прерывания беременности в I триместре составляет 50% (25% из них приходится на привычное невынашивание беременности), во II триместре составляет около 20%, а в III — до 30% [9; 38]. Частота самопроизвольных выкидышей составляет примерно 20% от всех желанных беременностей как в нашей стране [12], так и за рубежом [35]. Медики констатируют, что за последние 50 лет частота преждевременных родов не изменилась и составляет 5—10%, причем в развитых странах в последние годы она повышается в результате применения новых репродуктивных технологий. Так, в начале XXI века этот показатель в США составил 10,1%, в Англии — 7,8%, во Франции — 7,2%, в Германии — 9—10%, в Венгрии — 10% [13].

Психологические проблемы, которые переживают женщины с невынашиваемостью беременности, требуют особого подхода к психологической помощи и психологическому сопровождению данных лиц. Исследования [1; 2; 3; 5; 6; 16], которые проводятся для анализа психологических последствий таких ситуаций, показывают, что взаимозависимости личностных и объективных, клинических факторов представляют собой достаточно сложную картину. Так, по данным библиотеки Кокрейна, в настоящее время нет рандомизированных исследований, подтверждающих, что какая-то специальная помощь матерям и членам их семей в такой ситуации способствует профилактике патологического переживания потери [34]. Результаты российских исследований свидетельствуют о тесной взаимосвязи между особенностями протекания беременности и личностными свойствами женщины, характером ее воспитания и качеством реализации ею материнских функций. В то же время недостаточно изученным является характер психологических реакций беременной женщины на различные стрессорные и соматогенные воздействия. Нуждаются в уточнении взаимосвязи личностных особенностей и характера патологического течения беременности. В 68,89% случаев отмечается наличие тревоги и конфликта в материнской сфере. Наиболее часто психопатологические нарушения среди женщин с патологией беременности выявляются по шкалам депрессии (95,55%), тревоги, обсессивности (88,88%) и межличностной сенситивности (88,22%). Большинство женщин с патологией беременности (71,11%) обнаруживают черты инфантилизма, что свидетельствует о неготовности к материнству и незащищенности в фрустрирующих ситуациях, и воспринимают предстоящие роды и материнство в более чем 80,00% случаев как стрессовую ситуацию. Стиль переживания беременности и стиль материнского отношения у женщин с патологией беременности характеризуются тревожностью, амбивалентностью, в ряде случаев эйфорией [8, c. 149].

По словам Г.Г. Филипповой, при угрозе невынашивания беременности у женщины имеется конфликтное отношение между необходимостью стать матерью и иметь ребенка и возможностью это осуществить. Эта необходимость может выражаться в виде психологической или физиологической готовности женщины иметь детей, а также в мотивационной готовности или конфликте ценностей [16]. Е.А. Куминская подчеркивает, что «эмоциональное напряжение, сопровождающее беременность, сказывается на ее течении и изменяет функциональное состояние вегетативной нервной системы женщины. Все это позволяет утверждать, что беременность и роды можно отнести к числу состояний, представляющих угрозу психоэмоциональному статусу женщины, они могут быть связаны с серьезными психологическими последствиями как для матери, так и для будущего ребенка» [6]. В.И. Кузнецов обращает внимание на то, что «при возникновении ситуации угрозы своей жизни или жизни плода от женщины требуются большие адаптационные усилия. Из-за этого возникает необходимость коренного изменения образа жизни. Все это приводит к тому, что удовлетворение актуальных потребностей становится затруднительным. Такая ситуация влияет на качество жизни в силу как физических последствий, так и психотравмирующих воздействий [5]. В.В. Абрамченко замечает, что «конфликты между психоэмоциональными и физическими нагрузками беременной женщины и адаптационными возможностями плода являются факторами риска для нормального течения беременности, родов, развития плода и новорожденного [1].

Таким образом, можно рассматривать беременность, осложненную угрозой выкидыша, как экстремальную ситуацию. Как указывают Лазарус и Фолкман, «в основном не физиологический, а именно «психический уровень адаптации является наиболее чутким индикатором» стресса. В качестве эмоционально-стрессового квалифицируется состояние организма, возникающее в результате восприятия ситуации как неприемлемой, негативной, отвергаемой при одновременной невозможности ее избегания» [30, c. 143]. Поэтому качество индивидуальной регуляции поведения женщины в подобной ситуации прямо не зависит от клинической картины. Ответ на вопрос, как женщина справляется с такой ситуацией, несомненно, актуален.

Одной из серьезных психологических проблем женщин с невынашиваемостью беременности выступают сформированные задолго до возникновения актуальной проблемы стереотипы поведения в трудных жизненных ситуациях. К таким стереотипам можно отнести модели совладающего поведения и гендерные стереотипы.

С целью выявления основных психологических факторов невынашиваемости беременности были продиагностированы 60 женщин в возрасте от 18 до 40 лет, обратившиеся за медицинской помощью в Центр планирования семьи Свердловской области с диагнозом «Угроза прерывания беременности». В качестве контрольной группы были опрошены женщины того же возраста, благополучно родившие и не имеющие в анамнезе невынашиваемостей. Всего в контрольной группе опрошено 60 человек.

В 1 группу попали женщины, средний возраст которых составляет 29,1 ± 3,9 года и практически не отличается от возраста женщин, попавших в контрольную группу. Чаще это женщины в незарегистрированном (гражданском) браке (46%) или незамужние (21%). Примерно каждая 10 женщина сочетает работу с учебой. Почти половина (48%) курит. Среди женщин с невынашиваемостью, по данным отечественных гинекологов, практически не встречаются женщины с ожирением и нарушением углеводного обмена [13]. В нашей экспериментальной группе таких проблем также не было выявлено. Возраст менархе и начала половой жизни у пациенток с нарушением репродуктивной функции не отличался от среднестатистических. Однако гинекологи, обследовавшие этих женщин, выявили следующие проблемы: высокий процент нарушений менструального цикла по типу олигоменореи в анамнезе (40%), хронические воспалительные заболевания матки и придатков (13%), миома матки и эндометриоз (10%), диагноз «Бесплодие» был установлен в 13%.

Для проведения психодиагностического исследования были выбраны следующие психодиагностические инструменты:

При исследовании особенностей гендерного стереотипа женщин с невынашиванием были получены следующие результаты:

Таблица 1

Гендерные стереотипы женщин с невынашиванием беременности (в %)

По результатам многофакторного личностного опросника FPI большинство женщин были отнесены к показателю «маскулинные» (46,7%), треть женщин к андрогинному типу, меньше всего женщин — к феминному типу (20%).

Схожие результаты были получены и при диагностике с помощью проективного теста Куна — Макпартленда: наименьшую по численности группу (13,3%) составили женщины с феминным гендерным стереотипом. Данные женщины чаще определяли себя как «будущая мама», «жена», «хозяйка», «заботливая», «люблю готовить» и т. д. Больше половины женщин (53,3%) показали маскулинный гендерный стереотип, определив себя в первую очередь как «хороший работник», «профессионал», «хороший водитель», «целеустремленная», «самодостаточная», «активная», «сильная», «независимая» и т. д. Треть женщин (33,3%) продемонстрировали черты как женского, так и мужского гендерных стереотипов и были отнесены к группе андрогинного гендерного стереотипа.

Иными оказались результаты теста С. Бем: по результатам данного опросника испытуемые разделились на практически равные группы: 30% указали на наличие у себя преимущественно феминных черт, в противовес им 36,7% указали на маскулинные черты, 33,3% выбрали как феминные, так и маскулинные характеристики.

Однако при описании «идеальной женщины» всего 1 опрошенная из экспериментальной группы представила феминные характеристики: «добрая, отзывчивая, любит детей, улыбчивая, приятная, расслабляющая, любящая». Немногим больше — 2 женщины — описали маскулинную идеальную женщину: «должна сама себя обеспечивать, быть независимой, гордой, целеустремленной, развиваться, вертеть мужчинами». Большинство же исследуемых описывали идеальную женщину как сочетающую в себе и маскулинные, и феминные качества. Например: «добрая, позитивная, умная, следит за собой, мудрая, хитрая, целеустремленная, но не демонстрирует свою целеустремленность и хитрость; активная, хозяйственная, любящая жена и мама».

Таким образом, среди женщин с невынашиванием беременности наиболее часто встречается маскулинный гендерный стереотип, реже всего — феминный гендерный стереотип. Андрогинный гендерный стереотип, признаваемый на современном этапе более адаптивным, занимает промежуточное место между маскулинным и феминным стереотипами. Однако стоит отметить тот факт, что, несмотря на полученные данные об индивидуально-личностных свойствах, представления об абстрактной идеальной женщине у испытуемых отличаются от собственного гендерного стереотипа.

Среди женщин с благополучным исходом беременности выявлены следующие результаты.

Таблица 2

Гендерные стереотипы женщин с благополучным исходом беременности (в %)

По результатам многофакторного личностного опросника FPI большинство женщин контрольной группы были отнесены к показателю «андрогинные» (46,7%), практически равное количество женщин (40%) — к феминному типу, меньше всего женщин — к маскулинному типу (13,3%).

Схожие результаты были получены и при диагностике с помощью проективного теста Куна — Макпартленда: наименьшую по численности группу (13,3%) составили женщины с маскулинным гендерным стереотипом. Данные женщины определяли себя примерно так же, как женщины маскулинного стереотипа экспериментальной группы. По 43,3% женщин показали феминный и андрогинный гендерные стереотипы. Возможно, полученные результаты можно объяснить тем, что данные респондентки вследствие рождения ребенка примеряли на себя новую гендерную роль, что сказалось на их гендерных представлениях.

В отличие от результатов экспериментальной группы, итоговые данные по опроснику С. Бем родивших женщин распределились следующим образом: 33,3% указали на наличие у себя преимущественно феминных черт, 26,7% указали на маскулинные черты, 40% выбрали как феминные, так и маскулинные характеристики.

При описании «идеальной женщины» 24 опрошенные (40%) описали идеальную женщину, применяя феминные характеристики: «добрая, отзывчивая, любит детей, улыбчивая, приятная, расслабляющая, любящая». Всего 1 женщина описала маскулинную идеальную женщину: «добиться признания, уважения, самостоятельно купить себе жилье, авто, всего добиться самой и т. д.». Большинство (58,4%) исследуемых описывали идеальную женщину, как правило сочетающую в себе и маскулинные, и феминные качества.

Таким образом, среди женщин с благополучным исходом беременности наиболее часто встречается андрогинный гендерный стереотип, а также стоит отметить преобладание феминного над маскулинным гендерным стереотипом у данных женщин.

При сравнении гендерных стереотипов женщин с различным исходом беременности методами математической статистики был применен t-критерий Стьюдента. При проверке нормальности распределения данных были получены следующие значения критериев при N = 60: асимметрия = 0,058859, стд. ош. асимметрии = 0,308694, эксцесс = −1,339046, стд. ош. эксцесс = 0,608492. Полученные значения свидетельствуют о нормальном распределении данных в выборке. В результате t-критерий Стьюдента = 2,795485 (при p = 0,007016), что свидетельствует о наличии статистически значимых различий между гендерными стереотипами экспериментальной и контрольной групп. Таким образом, можно сделать вывод о том, что у женщин с невынашиванием беременности гендерный стереотип преимущественно является отличающимся от гендерного стереотипа женщин с благополучным исходом беременности. Cреди женщин с невынашиванием беременности наиболее часто встречается маскулинный гендерный стереотип, реже всего — феминный гендерный стереотип. Андрогинный гендерный стереотип, признаваемый на современном этапе более адаптивным, занимает промежуточное место между маскулинным и феминным стереотипами.

Как женщина справляется с ситуацией невынашивания беременности? Как известно, существует несколько определений coping-стратегий. В психоаналитическом подходе под копингами понимаются способы психологической защиты, направленные на снижение психического напряжения [18]. Представители диспозиционного подхода рассматривают копинги как специфические черты личности (диспозиции), т. е. достаточно устойчивые модели реагирования личности на определенные жизненные события [20; 21]. Исследователи, ориентированные на предложенный Лазарусом и Фолкманом ситуационный подход, считают, что копинг-поведение есть «стратегии действий, предпринимаемые человеком в ситуациях психологической угрозы физическому, личностному и социальному благополучию, осуществляемые в когнитивной, эмоциональной и поведенческой сферах функционирования личности, ведущие к успешной или менее успешной адаптации» [30]. Рассмотрим полученные результаты методики «Копинг-стратегии».

Таблица 3

Распределение совладающих моделей поведения* у женщин с невынашиванием беременности (в %)

* «нулевые» копинги были переформулированы в соответствии с ситуацией либо в адаптивные, либо в неадаптивные.

Из таблицы явствует, что чаще всего для адаптации к ситуации потери ребенка женщины используют когнитивные и эмоциональные модели поведения. Так, было выявлено, что среди адаптивных когнитивных копингов чаще встречаются проблемный анализ и установка собственной ценности, среди эмоциональных — оптимизм, среди поведенческих — альтруизм и сотрудничество.

Таким образом, поверхностный взгляд на психологические механизмы защиты этих женщин позволяет предположить, что как минимум половина из них успешно справится с ситуацией потери ребенка.

Но если проанализировать, как распределились данные модели поведения в соответствии с частотой выкидышей у этих женщин, картина меняется. Таким образом, можно предполагать более сложную картину психологического состояния женщины с невынашиванием беременности. В таблице 4 настораживает, что большинство женщин, имеющих несколько выкидышей в анамнезе, чаще применяют адаптивные когнитивные копинги (82%), такие как «Установка собственной ценности» и «Проблемный анализ». Такие женщины в ходе клинического интервью четко проговаривают свою позицию, например: «В данное время я полностью не могу справиться с этими трудностями, но со временем смогу справиться с ними и с более сложными» или: «Я стараюсь все проанализировать, взвесить и объяснить себе, что случилось».

Таблица 4

Распределение совладающих моделей поведения у женщин с невынашиванием беременности в соответствии с количеством потерь ребенка
(в % к общему проценту в 3 таблице)

Следовательно, если рассматривать копинг как «динамический процесс когнитивной оценки, переоценки, совладания и эмоциональной переработки» [Там же. С. 143], то можно предположить, что в зависимости от психологических факторов будет меняться и клиническая картина.

Результаты психоаналитической методики Л. Сонди позволяют глубже рассмотреть психологическое состояние женщин с невынашиваемостью. Этот инструмент дает возможность проанализировать многостороннюю, почти исчерпывающую характеристику глубинной сферы личности как целостной, иерархически организованной, развивающейся структуры, элементы которой взаимосвязаны и, находясь в непрерывной борьбе, усиливаются или ослабевают. С этой позиции сам человек представляется границей между его глубинной сферой и окружающим миром, в активном взаимодействии которых от рождения до смерти строится судьба этого человека.

Анализ актуальных потребностей женщин из экспериментальной группы выводит на первое место тенденцию к инертности во всех областях существования (d−) — 61,5%. Л. Сонди так описывает это состояние: «тенденция держаться за все, что было раньше, упорство в консерватизме, <…> мысли об отказе в приобретении нового, представляющего ценность объекта, отказ от покорения новых миров, верность» [14, c. 320]. Такой объект может быть не только человеком. Так, З. Фрейд указывал: «Объектом может быть и часть собственного тела. Исторически, в течение жизни, они могут у одного и того же влечения часто меняться самым разнообразнейшим образом» [18, c. 72]. Поэтому «застревание» на предыдущем объекте, которое есть мое здоровое тело, — это «форма реагирования на стихию импульсов, когда в итоге человек еще более остро ощущает свою беспомощность и слабость перед стихией социальных процессов, хотя именно эти ощущения по сути были причиной его бегства в мир внутренних переживаний и желаний» [14, c. 16]. Таким образом, можно предположить, что причины невынашивания беременности имеют и подсознательные механизмы. Если обратиться к клиническим данным, то можно отметить, что распределение женщин с невынашиванием беременности в соответствии с количеством потерь ребенка по этому фактору следующее: 100% с несколькими потерями к 23% женщин с одной потерей ребенка.

Именно такая позиция женщин с несколькими потерями ребенка делает невозможным любое изменение в сфере контактов. Так, векторная картина контактов (С d− m+, а потребность в «склеивании», т. е. связи со старыми объектами, зачастую с материнской фигурой (m+), выявлена у 50% женщин из экспериментальной группы) открывает «перед нами картину пролонгированной связи с матерью» [Там же. С. 324]. Психоаналитическая традиция рассматривает отношения беременной женщины с собственной матерью как «этап решения задачи отделения от матери и индивидуализации». Поэтому, если «мать была достаточно хорошей, временный регресс к первичной идентификации со щедрой жизнедающей матерью и к идентификации с Собственным Я в качестве собственного ребенка — приятная фаза развития». Если же «амбивалентность к матери не получила разрешения, неизбежный регресс беременности облегчает проецирование этих негативных чувств на плод» [10, c. 102–104].

На втором месте в потребностной сфере — фактор «h+», продиагностированный у 58% женщин, который трактуется как «фактор всех связей человека с человеком в любви, связей душой и телом», причем, замечает Л. Сонди, «решающее значение в действии фактора h имеет не продолжение рода, а любовная связь сама по себе» [14, c. 107]. Любовь как фундаментальный вопрос человечества анализировали многие мыслители. Так, Ф.М. Достоевский рассматривал любовь как путь самоосуществления человека. Любовь представляет собой метафизическую основу нравственности, а то, как человек проявляет любовь — будет ли это форма деятельностного и заботливого отношения к другому или чувство, в котором он в данной ситуации самореализуется, — зависит от его опыта, от мудрости [4, c. 266]. Второй путь разъединяет людей, каждый человек видит в любви только свое переживание, необходимое ему сострадание, а другого — как нуждающегося — забывает. От любви, кроме эмоционального переживания себя, ничего не остается. К.С. Льюис разделил любовь на «любовь-нужду и любовь-дар. Типичный пример любви-дара — любовь к своим детям человека, который работает ради них, не жалея сил, все отдает им и жить без них не хочет. Любовь-нужду испытывает испуганный ребенок, кидающийся к матери» [7, c. 208], то есть «любовь-нужда взывает из глубин нашей немощи, любовь-дар дает от полноты» [Там же. С. 214].

Любовь-нужда всегда сигнал о внутренней конфликтности личности, то есть показатель наличия невроза. Человек «демонстрирует заметную потребность в любви и одобрении, а также специфическую потребность в партнере, т. е. в друге, в любящем существе, который должен осуществить все жизненные ожидания невротика и нести ответственность за все происходящее» [14, с. 41–42].

Механизм любви-дара заключается в том, что субъект дает другому возможность не только самоопределения и самореализации, но и саму возможность рождения. Любовь-нужда, наоборот, предполагает, что человек пытается вступить во взаимодействие с тем, чем он на самом деле не обладает. Здесь объект любви выступает как травматический объект, уничтожающий любовь. Поэтому за нарциссическими отношениями, направленными на объект любви-нужды, обнаруживается реальный травматический объект как в себе, так и в другом. Парадоксально, но любовь заключается в попытках увидеть в другом не себя самого, а то, чего в себе нет. Поэтому позиция невротика состоит в том, чтобы угадать, какой объект его любви будет «без изъяна», то есть полностью соответствовать идеалу Я.

Приняв объект любви за идеал Я, человек все время пытается понять, выглядит ли он достаточно привлекательным с точки зрения самого идеала. Как только он не получает ожидаемого нарциссического удовлетворения, мир рушится. Поэтому любовь — это еще и постоянные и безуспешные поиски идеала, «Большого Другого», по выражению Ж. Лакана [27, с. 100]. Столкновение с реальностью, вокруг которой субъект центрирует свое бытие, приводит к травме, поражению, поэтому «субъект, воссоздавая для самого себя свою биографию, доходит лишь до определенного предела, известного как реальное… Реальное здесь суть всегда возвращающееся на одно и то же место — на то место, где субъект, постольку, поскольку он мыслит, там, где res cogitans, никогда с этим реальным не встречается» [29, c. 49]. Поэтому любое желание любви происходит во внутреннем мире невротика, который «поддерживает свое желание как невозможное и тем самым отказывает в желании другому» [28, c. 321].

Вот почему любовь так важна для любого человека. «Любовь является в действительности единственным средством, позволяющим удовлетворить все невротические влечения. Она обещает удовлетворить потребность быть любимым, так же как и властвовать (посредством любви), потребность быть на заднем плане, так же как и превосходить всех (посредством неразделенного уважения партнера). Она позволяет ему придать всем своим агрессивным влечениям видимость законного, невинного и даже заслуживающего похвалы основания, позволяя ему в то же время выражать все внушающие любовь качества, которые он приобрел» [14, c. 51–52].

Л. Сонди принципиально не согласен с З. Фрейдом в трактовке им либидо. Он пишет: «Мы утверждаем: наши «добродетели» отнюдь не сублимированные «пороки» нашего сексуального влечения. Они имеются в нас изначально заложенными. Инстанцией, способной изменяться, является Я, а не какая-то общепсихическая энергия» [Там же. С. 109–110].

Какова картина Я у женщин с невынашиванием? Наиболее частый вариант — Sch (k− p−), т. е. это «вымуштрованное отказами, но строго соблюдающее правила Я» [Там же. С. 272]. Если анализировать психологический профиль большинства женщин из экспериментальной группы, то можно так описать чаще всего встречающуюся ситуацию: это женщины с тенденцией к деструкции, т. е. «личности, которые в своем естественном притязании на любовь, в своем желании быть для другого равноправным партнером (вспомним гендерные стереотипы этих женщин) были отвергнуты» [Там же. С. 235–236]. Теперь они обвиняют себя и разрушают сначала ценностные представления, а потом и себя.

Отсюда выявленные «опасные» модели поведения, среди которых в данной выборке чаще встречается модель «S (h−)» — у 23% женщин как «обойденных в любви», одной из «опасностей» этой модели является потеря объекта. Модель «Sch (k+)» у 17%, трактуемая как «класс скрытых самоограничивающих», смысл этой опасности в неспособности к проявлениям собственного Я и самоизоляции. Модель «C (d+)» у 15% — класс «вечно ищущих депрессивных», куда попадают люди, которые не в состоянии найти свой объект, который бы их удовлетворил.

Защитой от постоянно неудовлетворенных потребностей выступает невротическая модель поведения, связанная с достижением цели, где проблема невынашиваемости выступает как благоприятное обстоятельство. С одной стороны, окружающие демонстрируют сочувствие, с другой — мы наблюдаем ситуацию, которую образно описал З. Фрейд: «Невроз в наши дни заменяет монастырь, в который обычно удаляются те, которые разочаровались в жизни или чувствовали себя слишком слабыми для жизни» [18, c. 61]. Так, у 73% женщин, входящих в экспериментальную группу, выявлены невротические модели поведения, причем если рассмотреть этот показатель с клинических позиций, то можно отметить, что у женщин с единичной потерей ребенка этот процент гораздо ниже (23%). Это углубляет проблематичность адаптации к новым условиям жизни, сигнализируя об отсутствии устойчивости к изменениям. Отсюда необходимость постоянного контроля себя и ситуации, что требует достаточной напряженности, которая выявлена у 68% женщин.

Таким образом, можно с уверенностью говорить о необходимости совместного, комплексного сопровождения таких женщин в триаде «гинеколог — клинический психолог — сама женщина» с целью решения проблемы вынашиваемости беременности.

Литература

1.   Абрамченко В.В., Шабалов Н.П. Клиническая перинатология. – Петрозаводск: Интел Тек, 2004. – 424 с.

2.   Вараксина Г.Г. Особенности течения беременности и развития симптомов угрожающего аборта под влиянием характерологических и психосоциальных факторов: автореф. дис. … канд. психол. наук. – Казань, 2002.

3.   Василенко Т.Д., Блюм А.И. Смысловое переживание беременности женщинами, имеющими опыт незавершенной беременности // Актуальные проблемы теоретической и прикладной психологии: традиции и перспективы: материалы Всероссийской научно-практической конференции, г. Ярославль, 19–21 мая 2011 г.: в 3 ч. Ч. I / отв. ред. А.В. Карпов, ЯрГУ им. П.Г. Демидова; Российский фонд фундаментальных исследований. – Ярославль: ЯрГУ им. П.Г. Демидова, 2011. – 656 с.

4.   Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Собр. соч.: в 15 т. – Л.: Наука, 1974. – Т. 9. – 266 с.

5.   Кузнецов В.И. Особенности локуса субъективного контроля у женщин с осложненной беременностью // Наука и освiта: наук.-практ. журн. Пiвд. наук. Центру АПН України. – 2010. – № Лют. (Спецвип.: Проект "Когнiтивнi процеси та творчiсть"). – С. 196–200.

6.   Куминская Е.А. Психологические особенности женщин, имеющих риск невынашивания беременности: обзор современных исследований // Перинатальная психология и психология репродуктивной сферы. – 2013. – № 3(11) [Электронный ресурс]. – URL: http://www.perinataljourn.ru|zhurnal@perinatalpsy.ru

7.   Льюис К.С. Любовь. Страдание. Надежда. – М.: Республика, 1992. – 432 с.

8.   Малыгина Н.Я. Психологические особенности женщин с патологическим протеканием беременности // Перинатальная психология и психология репродуктивной сферы. – 2011. – № 1–2. – С. 148–154 [Электронный ресурс]. – URL: www.perinataljourn.ru).

9.   Мельникова С.Е. Невынашивание беременности. – СПб., 2006. – 72 с.

10.   Пайнз Д. Бессознательное использование женщиной своего тела. – СПб.: Восточно-Европейский институт психоанализа, 1997. – 195 с.

11.   Ранние сроки беременности / под ред. В.Е. Радзинского, А.А. Оразмурадовой. – М.: Status Praesens, 2009. – 480 с.

12.   Сидельникова В.М. Привычная потеря беременности. – М.: Триада-Х, 2002. – 304 с.

13.   Скрипченко Ю.П., Баранов И.И., Токова З.З. Статистика преждевременных родов // Проблемы репродукции. – 2014. – № 4. – С. 11–14.

14.   Сонди Л. Учебник по экспериментальной диагностике побуждений Сонди. – Кишинев, 1995. – 364 с.

15.   Тхостов А.Ш. Интрацепция в структуре внутренней картины болезни: дис. … д-ра психол. наук. – М., 1991. – 361 с.

16.   Филиппова Г.Г. Материнство и основные аспекты его исследования в психологии // Вопросы психологии. – 2001. – № 2. – С. 22–36.

17.   Филоненко А.Л., Бохан Т.Г. Реферативный анализ проблемы изучения факторов риска невынашивания беременности // Вестник ТГУ. – 2010. – № 334. – С. 142–146.

18.   Фрейд З. Психология сексуальности. – Минск: Прамеб, 1993. – 160 с.

19.   Шпет Г.Г. Явление и смысл. – Томск: Изд-во Томского университета, 1996. – 308 с.

20.   Чазова А.А. Копинг-поведение врача и больного в процессе преодоления болезни: автореф. дис. … д-ра психол. наук / С.-Петерб. н.-и. психоневрол. ин-т им. В.М. Бехтерева. – СПб., 1998. – 47 с.

21.   Чехлатый Е.И. Личностная и межличностная конфликтность и копинг-поведение у больных неврозами и их динамика под влиянием групповой психотерапии: автореф. дис. … канд. мед. наук. – СПб., 1994. – 25 с.

22.    An analysis of the pattern of pregnancy loss in women with recurrent miscarriages / T.C. Li, T. Iqbal, B. Astie [et al.] // Fertil Steril. – 2002. – Vol. 78, № 5. – Р. 1100–1106.

23.   Conception, early pregnancy loss, and time to clinical pregnancy: a population-based prospective study / X. Warg, C. Chen, L. Wang [et al.] // Fertil. Steril. – 2003. – Vol. 79, № 3. – Р. 577–584.

24.   Doubilet P.M., Benson C.B. Outcome of First-Trimester Pregnancies with Slow Embryonic Heart Rate at 6–7 Weeks Gestation and Normal Heart Rate by 8 Weeks at US // Radiology. – 2005. – Vol. 236. – P. 643–646.

25.   Factors determining early pregnancy loss in singleton multiple implantations / M.J. Lambers, E. Mager, J. Goutbeek [et al.] // Hum. Reprod. – 2007. – Vol. 22. – № 1. – Р. 275–279.

26.   Haan N. The adolescent antecedents of an ego model of coping and defense and comparisons with Q-sorted ideal personalities // Genet. Psychol. Monogr. – 1974. – Vol. 89, № 2. – P. 274–306.

27.   Lacan J. The Four Fundamental Concepts of Psycho-Analysis. – Harmondworth, 1979. – 112 p.

28.   Lacan J. Le seminaire, livre VШ: Le transfert. – Paris, 1991. – 343 p.

29.   Lacan J. On Feminine Sexuality. The Limits of Love and Knowledge. – N.Y., 1998. – 118 p.

30.   Lazarus R.S., Folkman S. Transactional theory and research on emotion and coping // Eur. J. Pers. – 1987. – Vol. 1. – P. 141–169.

31.   Letich H., Kiss H. Asymptomatic bacterial vaginosis and intermediate flora as risk factors for adverse pregnancy outcome // Best Pract Res Clin Obstet Gynaecol. – 2007. – № 21(3). – Р. 375–390.

32.   Morbidity and mortality of infants with very low birth weight in Japan Center Variation / Satoshi Kusuda, Masanori Fujimura, Izumi Sakuma [et al.] // Pediatrics. – 2006. – № 118. – Р. 1130–1138.

33.   Neuropsychologic development of small for gestational age preterm infants: follow up at 12–36 months of age / E. Fazzi, S. Orcesi, A. Spinillo [et al.] // Pediatr Med. Chir. – 1992. – № 4. – Р. 403–407.

34.   Nikcevic A.V., Kuczmierczyk A.R., Nicolaides K.N. The influence of medical and psychological interventions on women's distress after miscarriage // J. Psychosom. Res. – 2007. – № 63(3). – Р. 283–290.

35.   Paternal Age and Spontaneous Abortion / K. Kleinhaus, M. Perrin, Y. Friedlander [et al.] // Obstet. Gynecol. – 2006. – Vol. 108, № 2. – Р. 369–377.

36.   Porter T.F., Scott J.R. Evidence-based care of recurrent miscarriage // Best Pract Res Clin Obstet Gynaecol. – 2005. – Vol. 19, № 1. – Р. 85–101.

37.   Risk factors for spontaneous abortion in early symptomatic first-trimester pregrancies / C.R. Gracia, M.D. Sammel, J. Chittams [et al.] // Obstet. Gynecol. – 2005. – Vol. 106, № 5. – Р. 993–999.

38.   Saad F.A., Jauniaux E. Recurrent early pregnancy loss and consanguinity // Reprod. Biomed. Online. – 2002. – Vol. 5, № 2. – Р. 127–128.

39.   The influence of vaginal bleeding on the sexual behavior of urban. Hispanic women and men / A.R. Davis, S. Nowygrod, R. Shabsigh [et al.] // Contraception. – 2002. – № 65. – Р. 351–355.

Ссылка для цитирования

УДК 159.9:618.39

Рогачева Т.В., Самсонов С.А. Взаимосвязь клинических и психологических факторов невынашивания беременности // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2015. – N 5(34) [Электронный ресурс]. – URL: http://mprj.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.

Предыдущие
выпуски журнала