 |
|
|
 |
 |
 |
 |
 |
Когнитивные аспекты молодежного экстремизмаЕфремов А.Г., Кузнецова С.О., Ениколопов С.Н. (Москва, Россия)
Аннотация. На современном этапе отмечаются такие явления как рост популизма, упадок цивилизованности, онлайн-экстремизм, фейковые новости и дезинформация, а также множество связей между этими проблемами и природой самого экстремизма — всё это определяет актуальность заявленной темы. На текущий день мало изучены когни-тивные особенности проявления экстремизма среди молодежи, которая в силу возрастных особенностей особенно восприимчива и чувствительна к данному явлению. Популярные дискурсы, которые исследуют экстремизм на основе индивидуальных процессов радикализации, недостаточно объясняют причины этих обстоятельств. В статье рассматриваются психологические параметры, лежащие в основе экстремизма, исследуются когнитивные принципы, обеспечивающие экстремистское поведение. Оцениваются коммуникативные и интеллектуальные параметры молодёж-ного экстремизма в результате нарушения равновесия мотивов. При экстремизме доминирующей потребностью становится стремление к чувству личной значимости, а раскрепощенное поведение (например, агрессия) выступает средством её достижения. Ключевые слова: молодёжный экстремизм, агрессивное поведе-ние, радикализация, интерсубъективность, феноменология экстремизма
Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.
Введение Для современной медицинской психологии исследования экстремизма имеют актуальное значение. Экстремизм и его крайняя форма — терроризм — глобальная проблема человечества, поскольку в наши дни мы являемся свидетелями самой масштабной волны экстремизма в истории. Специалисты из разных научных областей (Бовин Б. Н., Бовина И. Б., Гайворонская И. Б., Тихонова А. Д. и др.) активно включаются в исследования данного феномена [1; 2; 3; 4; 5]. Политэкономисты исследуют экстремизм как инструмент политической борьбы, политологи обращают внимание на недовольство населения, которое подпитывает неповиновение властям, социологи позиционируют экстремизм через динамику социальных движений, меняющих ход истории. Хотя эти подходы полезны и информативны, они являются неполными без учета параметров психологии личности экстремиста [6; 7]. Экстремизм носит целенаправленный характер и представляет собой поведение, которое служит средством достижения целей отдельных лиц. Но каковы особенности именно экстремистского поведения? Какие психологические механизмы опосредуют переход от умеренности к экстремизму и наоборот? Существует, как минимум, два подхода к определению экстремизма: статисти-ческий и психологический. Статистический рассматривает экстремизм с точки зрения частоты поведенческих проявлений в своей совокупности. С психологического ракурса экстремизм можно определить через отношения умеренности и сдержанности состояний. В частности, умеренность предполагает состояние гомеостаза, мотиваци-онного равновесия, сбалансированное удовлетворением основных биофизических и психических потребностей индивида. Тогда экстремизм будет представлять собой отход от равновесного состояния, привнося мотивационный дисбаланс, когда какая-то из потребностей становится более значимой и масштабной до такой степени, что доминирует и превалирует на другими. Поскольку большинство людей желают удовлетворения всех своих основных потребностей, только меньшинство может проявлять длительное состояние экстремизма. Таким образом, статистические и психологические концепции экстремизма сходятся в том, что экстремисты обычно составляют небольшую часть населения в целом. Актуальность и постановка проблемы В настоящее время мировое сообщество сталкивается с острой проблемой экстремизма, связанной с растущей нетерпимостью, агрессией и враждебностью современного общества. Экстремизм вошел в мейнстрим жизни двадцать первого века, а кажущиеся случайными на первый взгляд нападения на гражданских лиц стали составляющей практически ежедневного потока новостей. Идеологическая поляри-зация и экстремизм растут на политическом и культурном ландшафте так быстро, что для общества и средств массовой информации становится все более обыденным выражать озабоченность по поводу роста экстремистских идеологических групп, которые хотят нигилистически потворствовать разрушению нынешнего общественного порядка [1; 2; 5]. Даже глобальная пандемия не замедлила темпов экстремизма. Причины, способствующие факторы и последствия экстремизма настолько сложны, что само явление можно рассматривать как проблему с очень сложным решением. Проблему экстремизма необходимо анализировать с многих точек зрения и областей знаний. Любой анализ генезиса кризисного события, любая попытка понять, как можно было бы снизить риск проявлений экстремизма в будущем, быстро выведут нас на множество взаимосвязанных путей. Сегодня такие явления, как рост популизма, упадок цивилизованности, онлайн-экстремизм, фейковые новости и дезинформация, а также множество связей между этими проблемами и природой самого экстремизма — всё это вместе определяет актуальность заявленной темы. На текущий день недостаточно изучены факторы формирования и психологические детерминанты экстремисткой деятельности среди молодежи, которая в силу возрастных особенностей особенно восприимчива и чувствительна к данному явлению [8; 9; 10; 11; 12; 13; 14; 15]. Популярные дискурсы, которые исследуют экстремизм на основе индивидуаль-ных процессов радикализации, недостаточно объясняют причины этих обстоятельств. Такого рода дискурсы можно рассматривать либо с точки зрения разработки идей, либо с психологической точки зрения. Вообще говоря, идеационная перспектива воспринимает экстремизм как результат какой-то досадной ошибки рациональной способности, в то время как психологическая перспектива развивает некое пато-логическое мотивационное стремление к когнитивной определенности и эмоцио-нальной безопасности. Оба эти направления и могут служить для закрепления экстремизма в личном индивидуальном опыте. Экстремизм представляет собой сложноорганизованный феномен, включающий в себя множество уровней индивидуального и группового опыта. Его формирование состоит из комбинаций общих символических убеждений, чувств и действий, которые приводят к фиксированию нетерпимых установок. Экстремистская деятельность часто осуществляется теми, кто менее терпим, более ригиден и репрессивен по отношению к другим людям. Кроме того, экстремизм формируется не только отношением жесткости и нетерпимости, но подкрепляется и оправдывается верой в то, что социальный мир — это рискованное и небезопасное место. Такие сочетания убеждений и установок сопровождаются определенным уровнем политического опыта, при котором отдельные лица или группы демонстрируют своё знакомство и свой вклад в динамику развития политической ситуации в обществе, что только поддерживает и усиливает экстремистские взгляды и действия адепта. В целом, экстремизм обычно понимается как имеющий отношение к когнитивным процессам идеаторный процесс, связанный с ригидными установками нетерпимости, устойчивыми убеждениями о жизни в опасном мире, насильственным и репрессивным поведением по отношению к другим, а также мнением о своём вкладе во всеобъемлющее мировоззрение. Эти составляющие поддерживают и усиливают экстремистские установки, убеждения и поведение. Однако следует отметить, что полнота представленной концепции не гаранти-рует точность прогнозирования. Предпосылки экстремизма, обсуждаемые здесь, можно рассматривать как факторы риска его появления, но не его определенного исхода. В конце концов, в ряде психологических исследований, касающихся корреляций между обсуждаемыми характеристиками и экстремизмом, показана только корреляция, а не устойчивая причинно-следственная зависимость. Даже при наличии нескольких предпосылок, исследования показывают, только лишь часть испытуемых в конечном итоге проявляет экстремальные и авторитарные взгляды и действия. Таким образом, сочетание условий не обязательно является гарантированной демонстрацией экстремизма, но демонстрация экстремизма действительно представляет собой гарантированную комбинацию таких условий [11; 12; 13; 15; 16]. Цель нашей работы — прояснение определенных когнитивных и связанных с ними психологических параметров, лежащих в основе экстремизма, поэтому ниже мы сосредоточиваем анализ исключительно на психологическом осмыслении этого явления. Мотивационный баланс и дисбаланс. В различных психологических исследо-ваниях (Anderson J. R., Deci E. L., Ryan R. M., Higgins T. E.) показано, что у людей есть набор основных мотивов, реализация которых необходима для достижения благо-получия [17; 18; 19]. Некоторые из этих мотивов связаны с фундаментальными биологическими потребностями, включая потребности в физической безопасности, еде и питье, сне и т. д. Удовлетворение этих потребностей имеет важное значение для физического здоровья и, в конечном счете, для выживания. Другие базовые потребности носят психогенетический характер: потребность в любви, принадлеж-ности к группе, уважении и самоактуализации, потребности в автономии, компе-тентности и связанности, потребности в духовных ценностях, правде и контроле, или потребности принадлежать, понимать, контролировать и доверять. Таким образом, предполагается, что люди стремятся к удовлетворению своих основных психогенных потребностей так же, как они стремятся к удовлетворению своих физиологических потребностей. Мотивационный баланс существует там, где все основные потребности актуальны и удовлетворение которых будет определять поведение индивидов. В таких условиях потребности накладывают ограничения друг на друга, так чтобы по возможности избегать поведения, которое удовлетворяет одни потребности, в то же время не удовлетворяя другие. Например, чувство голода может сосуществовать с беспокойством о здоровье, поэтому индивид придерживается рационального питания. Потребность человека в близости может умерить его потребность в достижениях, тем самым способствуя поведенческому выбору, который представляет собой баланс между работой и семьей и т. д. Это явление, получившее название эффекта множественных ограничений, было продемонстрировано в ряде психологических исследований [20]. Köpetz C. с соавт. отмечали, что наличие активных фоновых целей сужает диапазон средств до актуально сфокусированной цели, ограничивая её различными вариантами окончательного решения, то есть средства служат также и альтернативным фоновым целям. Иногда может возникнуть мотивационный дисбаланс, когда конкретной потребности уделяется непропорционально большое внимание, тем самым перекрывая все остальные потребности данного индивида. Например, при сильном голоде человек может быть готов съесть что угодно, независимо от состояния своего здоровья, а очень амбициозный человек, движимый неудержимым стремлением к успеху, может стать трудоголиком и принести свои личные отношения в жертву работе. Таким образом, там, где какая-то потребность становится особенно интенсивной, альтернативные потребности существенно отступают в своей значимости, освобождая от своих ограничений конечное поведение. Как следствие, набор вариантов поведения для удовлетворения доминирующей потребности расширяется за счет включения ранее запрещенных видов поведения, наносящих ущерб другим потребностям. Устранение ограничений, создаваемых другими активными целями при мотивационном дисбалансе было экспериментально продемонстрировано с помощью ограничений мультифиналь-ности [20]. Исследователи изучали, какие продукты студенты выбирали на обед. Все участники приблизительно в одинаковой степени заботились о получении удовольст-вия от еды и о контроле веса. Затем степень получения удовольствия от еды была усилена с помощью процедуры «ментального сопоставления» [21]. В результате было обнаружено, что по сравнению с контрольным состоянием, в котором две цели были сбалансированы, участники в состоянии повышенного удовольствия от еды пере-числили больше продуктов, что свидетельствует о расширении набора средств при мотивационном дисбалансе. Кроме того, дополнительные продукты, выбранные в последнем состоянии, были оценены выше по степени вкуса, но также содержали повышенную калорийность, что уже расходится с целью по контролю за весом, в то время как в сбалансированном состоянии меньшее количество продуктов считалось приемлемым, и они были одинаковыми по вкусу, но более низкими по калорийности. В ряде исследований (Shah J., Friedman R., Kruglanski A.) отмечалось, что активация цели, к которой стремится человек, приводит к подавлению альтернативных целей («эффект защиты цели»), так что чем сильнее желание достичь конкретной цели, тем сильнее торможение иных [22]. Как следствие, чем сильнее потребность, тем больше вероятность того, что она допустит поведение индивида, несовместимое с другими потребностями. Такое поведение является экстремальным, потому что оно отклоняется от состояния мотивационного равновесия. Определение насильственного экстремизма Насильственный экстремизм рассматривается в статье как одна из форм экстремизма, которая использует разного рода способы физического насилия наряду с идеологическими намерениями, например, социальными, религиозными или полити-ческими (см. рис. 1.) [16; 23; 24]. 
Рисунок 1. Определение насильственного
экстремизма*
Описанный выше психологический процесс баланса и дисбаланса относится ко всем видам экстремизма, независимо от их конкретного содержания. Теперь мы переходим к рассмотрению особого случая — насильственного экстремизма. Ключевой вопрос здесь касается мотивационного дисбаланса, характеризующего данный вид экстремизма, и особенно природы его доминирующей потребности, которая и создает данный дисбаланс. Исследования в этой области предполагают, что проблема заключается в стремлении индивида к личной значимости, то есть желании иметь значение и уважение в собственных глазах и глазах значимых других. Когда эта конкретная потребность активизируется в достаточной степени, она может подавить альтернативные потребности. Это нивелирует потребности, запрещающие обретение значимости средствами, которые обычно принято сдерживать [25; 26; 27; 28]. Как таковое, освобождение от ограничений еще не определяет, какие конкретные средства удовлетворения доминирующей потребности будут выбраны. Снятие ограничений просто позволяет расширить набор средств и включить в него ранее запрещенные виды деятельности. Во многих случаях для принятия решения будут выбраны другие незапрещенные виды деятельности. Даже при наличии мотивационного дисбаланса в контексте своих интересов можно ненасильственно преследовать свою доминирующую потребность в значимости, поскольку стремление к значимости носит социальный характер — признание в своей референтной группе. А механизм выбора конкретных средств достижения значимости определяется системой ценностей референтной группы. Стремление к значимости проявляется, когда рядовые члены становятся восприимчивыми к тезисам значимых адептов их социальной группы, а последние поощряют акты насилия как путь к росту значимости [11]. Считается, что стремление человека к личной значимости представляет собой базовую потребность, удовлетворение которой имеет важное значение для ощущения благополучия. Это подразумевается в таких мотивационных понятиях, как потребность в компетентности [18], самосовершенствовании [29] или возможности управлять общественными процессами [19]. Подобные конструкции означают достижение высокого положения в областях, которые ценятся в социуме (например, в спорте, искусстве, науке, политике или в армии и т. п.). Стремление к личной значимости включает в себя и множество уровней достигаемой цели, закрепленных в научной литературе о терроризме и насильственном экстремизме: преданность лидеру, месть, «привилегии райской жизни», даже финансовое вознаграждение и денежные выплаты семьям террористов-смертников [6; 22]. Например, преданность лидеру своей группы подразумевает выполнение одобряемых лидером действий, за которые тот придаст повышенное значение рядовому члену группы. Финансовые вознаграждения или «райские привилегии» имеют важное значение, поскольку они являются признанием достойного вклада человека в защиту религиозных, этнических или национальных ценностей своей группы [30]. Даже выплаты родственникам убитых «мучеников» являются символом дарованной значимости, они дают возможность заботиться о своих семьях, тем самым достойно выполнять свои обязательства. В случае экстремизма существен вопрос, как эти конкретные подцели, особенно соотнесённые с насилием, становятся когнитивно связанными с концепцией собст-венной значимости? Как было сказано выше, пробуждение потребности в значимости не обязательно подразумевает обращение к насилию. Личная значимость определяет универсальную человеческую потребность, которую большинство людей удовлетво-ряют ненасильственно. В условиях же серьезного межгруппового конфликта развязы-вание насилия против противника часто приветствуется как особенно эффективный путь к собственной значимости через получение статуса героя или мученика. Даже при том, что насилие не обязательно приобретает значимость, оно часто является символом доминирования и его всепроникающей роли в межгрупповых конфликтах на протяжении всей истории. Группы, переживающие такой конфликт, часто усиливают связь между готовностью развязать насилие против врагов группы и социальным статусом, который члены получают взамен. Устанавливается соотношение средств и целей между насилием от имени своей группы и достижением личной значимости. Многочисленные эмпирические исследования, проведенные в последние годы, подтверждают тесную связь между стремлением к значимости и поддержкой насилия во имя какой-либо цели, санкционированной референтной группой. Изучение идеологически мотивированных преступлений показало, что по сравнению с ненасиль-ственными преступлениями насильственные с большей вероятностью совершаются лицами, которые понесли значительную потерю значимости в одной или нескольких сферах жизни [15; 25; 28; 31; 32]. Когнитивные механизмы насильственного экстремизма Рассмотрим когнитивные механизмы, способствующие проявлению насильствен-ного экстремизма. Вместо того, чтобы обсуждать все когнитивные процессы, лежащие в основе этого сложного поведения, мы скорее сосредоточимся на тех, что имеют особое отношение к процессу экстремизма, особым случаем которого является насильст-венный экстремизм. Можно выделить четыре когнитивных механизма, имеющих особое отношение к экстремизму: приобретение знаний, активация знаний, избирательное внимание и торможение внимания. Фаза приобретения знаний относится к формированию схемы «насилие — значимость», в соответствии с которой насилие ведёт к значимости. Процесс активации знаний относится к заполнению схемы и превращение ее в готовую к внедрению. Наконец, избирательное внимание и торможение относятся к сосредоточению внимания на активированной схеме и подавлению возможных отвлекающих факторов, которые могут возникнуть из-за других потребностей, создающих состояние мотива-ционного дисбаланса. Насильственный экстремизм состоит из попыток удовлетворить своё стремление к значимости с помощью насильственных действий. Чтобы это произошло, индивид должен сначала установить когнитивную связь между насилием и значимостью. Это сводится к формированию схемы «средства — цели»: если применяются насильст-венные средства, тогда достигается конечная цель личной значимости. Формирование схемы происходит в процессе обучения и последующего вывода, в котором гипотеза о том, что насилие вознаграждается значимостью подтверждается соответствующими доказательствами [7; 30]. Важно отметить, что такие доказательства могут принимать различные формы: индивиды могут почерпнуть их из собственного опыта, из наблюдения за действиями других и из бесед с заслуживающими доверия значимыми другими. В случае насильственного экстремизма доказательства того, что насилие является законным и вознаграждается почитанием, обычно предлагаются в куль-турологически приемлемом и идеологически нагруженном нарративе, переданном заслуживающим доверия источником. Индивиды часто не знают об истинных причинах своего поведения, потому что те являются неявными и недоступными сознанию. Вместо этого обычно приписывают поведение легкодоступным «явным» причинам, которые имеют хороший объясни-тельный смысл в данном контексте [30]. Такая же динамика развития объяснения причинно-следственных связей вполне может относиться к лицам, что совершали насильственные действия в отношении других. Вполне вероятно, индивид не осознаёт, что это стремление к собственной значимости в конечном счете движет его поведением. Вместо этого он приписывает своё поведение преданностью национа-листическим, этническим, религиозным или социальным убеждениям, явно не осознавая, что это всего лишь средство, служащее его фундаментальному стремлению к значимости — конечной движущей силе его поведения [14; 16]. Хотя тема значимости и не всегда присутствует у индивида в осознанном виде, формирование самой схемы значимости насилия является важным и необходимым этапом в порождении такой формы поведения, как насильственный экстремизм. Чтобы явление проявилось в поведении, сначала необходимо активировать и запустить эту схему. Когнитивный механизм активации знаний задействован на протяжении всего процесса радикализации и играет ключевую роль в пробуждении мотивации значимости, в определении возможных способов ее удовлетворения. Активация может происходить как на уровне цели, так и на уровне средств, причем их сочетание увеличивает вероятность насильственного поведения. Процесс активации знаний предполагает доступность в памяти данной конструкции знаний и возможность её запуска благодаря стимулам в окружающей индивида среде. Легкость активации определяет степень ее доступности (потенциал). Доступность, в свою очередь, определяется степенью, в которой исходная конструкция в настоящее время мотивационно соответствует индивиду. Цель личной значимости имеет большое мотивационное значение для большинства, поскольку проистекает из таких базовых потребностей, как компетентность [18] или контроль [33]. Однако индивиды могут быть мотивированы другими базовыми потребностями, например, биологическими потребностями в питании, утолении жажды, или психогенетически обусловленными потребностями в интимной близости, поиском новизны, принятии. Подпитка конструкта значимости внешними стимулами может вывести его на передний план до такой степени, что вытеснит альтернативные потребности. В реальных условиях такая подготовка может достигаться различными способами, но самый популярный — проповеди и наставления харизматичных лидеров. Как правило, призывы пропагандистов на коллективно бессознательном уровне активируют цель унижения их референтной группы противником, и эти призывы свидетельствуют о потере значимости членами группы. При этом, восстановление значимости может быть активировано воспоминаниями о личных неудачах, а также чрезмерно повышенных ожиданий успешного достижения значимости. Все цели имеют своё значение и компонент ожидания. Стимуляция повышенного ожидания значимости через пропаганду насильственных действий против недоброжелателей также увеличивает активацию этой цели [20]. Чем сильнее когнитивная связь между целью и средством, тем более вероятно, что подготовка цели приведёт к вероятной активации выбора конкретного средства. Cредство воспринимается как предпочтительное, когда более никакие другие средства не связаны c целью (совместимая связь), или когда средство, которое служит основной цели, негативно ассоциируется с другими целями (несовместимая связь) [26; 27]. А несовместимая связь дополнительно сигнализирует о приверженности поставленной цели. Воинствующие экстремисты часто считают, что насилие — это единственный способ вернуть себе значимость. С другой стороны, возникает ощущение, что насилие контрпродуктивно, поскольку требует пренебречь другими базовыми потребностями (безопасность, выживание). Убеждение в том, что насилие является лучшим или единственным эффективным средством для восстановления значимости, постоянно поддерживается и усиливается соответствующей идеологией внутри референтной группы индивида. Это усиливает связь между значимостью и насилием и увеличивает вероятность активации средств насилия всякий раз, когда активируется цель значимости. Активация любой когнитивной конструкции оказывает последующее воздейст-вие на мысли или действия. Активация конструкта значимости может усилить склонность индивида интерпретировать двусмысленные замечания и поведение других как снижение его значимости (пренебрежение, оскорбление), или наоборот, как повышение значимости (комплимент, признание). Это также может повысить вероятность чрезмерного приписывания враждебных намерений иным группировкам. Также могут инициироваться эмоциональные конструкции, связанные с достижением или недостижением значимости (стыд, уныние). Все эти параметры будет избирательно направлять внимания. Активированные цели направляют внимание и влияют на то, как распре-деляются ресурсы внимания. При этом большая часть ресурсов выделяется конструкциям и их функциям, прямо или косвенно соответствующим активной цели. Учитывая ограниченный характер когнитивных ресурсов, это приводит к отвлечению внимания от других тем, не имеющим отношения к цели. Более того активация цели приводит к определенному типу внимания, который не только облегчает восприятие стимулов, относящихся к цели, но и создает нисходящее ограничение, перекрывающее способность улавливать другую информацию, не относящуюся к цели. Подобная невнимательность может принимать такие поразительные формы, как неспособность заметить человека в необычном костюме или самолет, движущийся перед глазами [34]. И при активации нескольких целей повышенная активация определённых целей приведёт к отвлечению внимания от других целей (эффектом притяжения цели). Такие механизмы избирательности внимания играют важную роль в радикализации поведения. Сосредоточение внимания на личной значимости может отвлечь внимание от проблем комфорта и безопасности и позволить совершать рискованные поступки, противоречащие этим потребностям. Избирательное внимание сосредоточено только на некоторых (внутренних или внешних) стимулах и отвлечено от других. Однако часто простого отвлечения внимания может быть недостаточно, и требуется также активное его подавление. Феномен «невнимательной слепоты» показал, что для выполнения своей задачи участники не только поднастраивали свое внимание к стимулам, связанным с текущей целью, но также подавляли стимулы, связанные с альтернативными целями [34]. Подобным же образом активация основных целей, к которым стремится индивид, препятствует доступности альтернативным целям. И чем более важная основная цель и чем больше приверженности к ней, тем сильнее защита или подавление альтернатив. Такое торможение эффективно действует за пределами осознанности до такой степени, что человек может не воспринимать некоторые визуальные, слуховые или тактильные стимулы, что и объясняет неосведомленность о некоторых аспектах своего окружения или даже невосприимчивость к физической боли, когда индивид сосредоточен на своей всепоглощающей миссии [35]. Наряду с этим также требуется усилие по сдерживанию, поскольку в случае насильственного экстремизма игнорируются именно базовые потребности, они вполне могут соперничать за своё внимание с доминирующей. Удовлетворение базовых потребностей имеет важное значение для человеческого благополучия, поэтому сосредоточение внимания на доминирующей, способствующей экстремизму потреб-ности может потребовать значительных усилий, направленных на подавление базовых потребностей. Именно потому, что альтернативные потребности являются базовыми, они рано или поздно заявят о себе и привлекут внимание. Таким образом, сохранение сосредоточенности на доминирующей потребности может потребовать активных усилий по подавлению. Здесь можно провести аналогию с базовой потребностью в питании, проявляющейся через голод. Хотя поглощенность другой доминирующей потребностью, скажем, увлекательной интеллектуальной деятельностью, может на некоторое время отвлечь внимание от голода — это состояние будет лишь временным. Рано или поздно голод даст о себе знать и проникнет в сознание. Чтобы поддерживать концентрацию внимания на определенной теме, исключая другие, механизмы избирательного внимания требуется дополнить механизмами активного подавления, а это очень трудоемкий процесс. Соответственно, экстремизм любого рода сопряжен с психологическими трудностями, влекущими за собой необходимые затраты энергии торможения. Как следствие, чем более экстремальным является поведение, чем сильнее нарушается психологическое равновесие, тем меньше индивидов, которые обладают исключительной способностью к саморегуляции, способных поддерживать данное поведение в течение длительного времени. Например, среднее время, которое адепты проводят в неонацистских ультраправых организациях в Европе составляет около десяти лет. Выход из группы сильно коррелирует с возрастом, что свидетельствует о естественном возрастном процессе её членов. Кривая возраста экстремиста предполагает, что распространенность преступной деятельности достигает максимума в подростковом возрасте и снижается в возрасте середины двадцати лет. Это как раз возрастные рамки максимальной концентрации энергии. Большинство прекращает совершать преступные деяния по следующим ключевым причинам: взросление, вступление в брак и рождение детей, получение законной стабильной работы, переоценка издержек и выгод от совершения преступления [36]. Другими словами, с возрастом в фокусе осознания индивида появляются иные потребности для последующей активации на замену доминирующим, в результате чего начинается постепенное восстановление мотивационного баланса, который обеспечивает гармоничное удовлетворение основных потребностей [30; 37]. Выводы Процессы обучения, активации знаний, избирательного внимания и торможения играют принципиальную роль во всех видах экстремизма, включая насильственный экстремизм. Активизация и сосредоточение внимания на доминирующей потребности происходит за счёт торможения альтернативных потребностей, которые также требуют внимания. Поэтому чтобы вывести их из фокуса внимания ради поддержки экстремального поведения требуется постоянное вложение усилий и энергии в процессы торможения. Все эти процессы вместе создают чрезвычайно сильную нагрузки на мотивационную систему, вследствие чего экстремизм ограничен во времени и проявляется небольшими числом участников. Стремление к насильственному экстремизму влечёт за собой подавление альтернативных забот о безопасности и комфорте, сочувствия и сострадания к другим. Когда последние опасения приглушаются, ранее запрещённые насилие и агрессия становятся приемлемыми вариантами поведения. Их дополнительная привлекатель-ность проистекает из их исторической роли в установлении физического домини-рования и социального статуса, а также в их легитимации с помощью идеологических нарративов, принятых в референтных группах. Понимание когнитивных механизмов, лежащих в основе насильственного экстремизма, можно использовать для получения информации о способах противо-действия экстремизму. Это может потребовать:
Рассмотренные в данной статье когнитивные процессы не единственные, которые могут быть ответственны за развитие и распространение насильственного экстремизма. Мы выбрали для изучения конкретные механизмы, в связи с их специфической ролью в системе целей индивида, однако могут быть и дополнительные данные, которые стоит рассмотреть в этом контексте. Дальнейшие исследования целесообразно направить на определение взаимо-связей между психологическими детерминантами экстремизма как формой когнитивной радикализации и так называемой «Темной триадой» (макиавеллизм, психопатия, нарциссизм). Предполагается, что будут обнаружены положительные связи между «темными» личностными чертами и поддержкой радикальных взглядов. Также интересно исследовать роль склонности к насилию как посредника взаимосвязи между «темными чертами» личности и склонностью к экстремизму. Результаты исследований способов формирования склонности к экстремизму и склонности к насилию, могут быть использованы при формировании прогностических моделей, так и при разработке профилактических программ и вмешательств.
Список источников 1. Бовина И.Б., Бовин Б.Г., Тихонова А.Д. Радикализация: социально-психологи-ческий взгляд (Часть I) [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 3. – С. 120–142. doi: 10.17759/psylaw.2020100309 2. Бовин Б.Г., Бовина И.Б., Тихонова А.Д. Радикализация: социально-психологи-ческий взгляд (Часть III) [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2021. – Т. 11, № 1. – С. 181–194. doi: 10.17759/psylaw.2021110114 3. Глухова В.А., Мальцева А.С. Специфика личностных конструктов специа-листов экстремальных сфер деятельности (на примере сотрудников МЧС и МВД России) [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2021. – Т. 11, № 2. – С. 2–16. doi: 10.17759/psylaw.2021110201 4. Гайворонская И.Б., Фомина Т.Ф., Аманжолова Б.А. Вербовка в экстремистские и террористические организации посредством сети Интернет [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 4. – С. 152–165. doi: 10.17759/psylaw.20 20100411 5. Тихонова А.Д., Бовин Б.Г., Бовина И.Б. Радикализация: социально-психологи-ческий взгляд (Часть II) [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 4. – С. 214–230. doi: 10.17759/psylaw.2020100415 6. Making sense of suicide missions / ed. by D. Gambetta. – Oxford: Oxford University Press, 2005. – 378 p. 7. Social psychology: Handbook of basic principles / ed. by E.T. Higgins, A.W. Kruglanski. – New York: The Guilford Press, 1996. – P. 133–168. 8. Дворянчиков Н.В., Бовин Б.Г., Бовина И.Б. Оценка риска радикализации в подростково-молодежной среде: потенциал социально-психологического знания [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2022. – Т. 12, № 2. – С. 207–223. doi: 10.17759/psylaw.2022120215 9. Дебольский М.Г., Мельникова Д.В., Месниченко А.С. Выявление психических состояний несовершеннолетних обвиняемых и осужденных как предпосылка профилактики их деструктивного поведения [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 2. – С. 35–50. doi: 10.17759/psylaw.2020100204 10. Дозорцева Е.Г., Ошевский Д.С., Сыроквашина К.В. Психологические, социальные и информационные аспекты нападений несовершеннолетних на учебные заведения [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 2. – С. 97–110. doi: 10.17759/psylaw.2020100208 11. Коняхин В.П., Петровский А.В., Батютина Т.Ю. Предупреждение экстремизма в молодежной среде: поиск оптимальной модели // Общество: политика, экономика, право. – 2021. – № 10. – С. 36–41. doi: 10.24158/pep.2021.10.5 12. Кузнецова А.С., Хавыло А.Е. Психологические детерминанты отношения молодежи к экстремистской деятельности [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2021. – Т. 11, № 3. – С. 33-46. doi: 10.17759/psylaw.2021110303 13. Курашинова А.Х. Сетевые факторы формирования экстремистских установок у молодежи // Пробелы в российском законодательстве. – 2020. – Т. 13, № 4. – С. 52–56. 14. Протасова И.Н., Сычев О.А., Аношкин И.В. Ценностные и моральные основы правового нигилизма молодежи [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 3. – С. 158–173. doi: 10.17759/psylaw.2020100311 15. Тхазеплов Р.Л. Факторы распространения молодежного экстремизма в условиях трансформирующихся российских реалий // Пробелы в российском законодательстве. – 2021. – Т. 14, № 4. – С. 41–44. 16. Рузавина А.К. Определение экстремизма в современном научном дискурсе // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религио-ведение. – 2021. – Т. 35. – С. 9–15. doi: 10.26516/2073-3380.2021.35.9 17. Anderson J.R. The Architecture of Cognition. – Cambridge, MA: Harvard University Press, 1983. – P. 46–57; 134; 139; 212–226. 18. Deci E.L., Ryan R.M. The "what" and "why" of goal pursuits: Human needs and the self determination of behavior // Psychological Inquiry. – 2000. – Vol. 11, no. 4. – P. 227–268. 19. Higgins E.T. Beyond pleasure and pain: How motivation works. – Oxford, UK: Oxford University Press, 2013. – 554 p. 20. The multifinality constraints effect: How goal multiplicity narrows the means set to a focal end / C. Köpetz, T. Faber, A. Fishbach [et al.] // Journal of Personality and Social Psychology. – 2011. – Vol. 100, no. 5. – P. 810–826. doi: 10.1037/a0022980 21. Oetingen G., Pak H.-j., Schnetter K. Self-regulation of goal setting: Turning free fantasies about the future into binding goals // Journal of Personality and Social Psychology. – 2001. – Vol. 80, no. 5. – P. 736–753. doi: 10.1037/0022-3514.80.5.736 22. Shah J.Y., Friedman R., Kruglanski A.W. Forgetting all else: On the antecedents and consequences of goal shielding // Journal of Personality and Social Psychology. – 2002. – Vol. 83, no. 6. – P. 1261–1280. doi: 10.1037/0022-3514.83.6.1261 23. Смирнов А.М. Самосуд как индикатор деструктивных процессов в современ-ном российском обществе [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 1. – С. 84–91. doi: 10.17759/psylaw.2020100107 24. Countering Violent Extremism (CVE) Literature Review / M. Nasser-Eddine, B. Garnham, K. Agostino [et al.]. – Edinburgh, Australia: Australian Government, Department of Defence, Command and Control Division, Defence Science and Technology Organisation (DSTO). – 2011. – P. 9. 25. Jasko K., LaFree G., Kruglanski A. Quest for significance and violent extremism: The case of domestic radicalization // Political Psychology. – 2017. – Vol. 38, no. 5. – P. 815–831. doi: 10.1111/pops.12376 26. To the fringe and back: Violent extremism and the psychology of deviance / A.W. Kruglanski, K. Jasko, M. Chernikova [et al.] // American Psychologist. – 2017. – Vol. 72, no. 3. – P. 217–230. doi: 10.1037/amp0000091 27. Says who? Epistemic authority effects in social judgment / A.W. Kruglanski, A. Raviv, D. Bar-Tal [et al.] // Advances in Experimental Social Psychology / ed. by M.P. Zanna. – Elsevier Academic Press, 2005. – Vol. 37. – P. 345–392. doi: 10.1016/S0 065-2601(05)37006-7 28. Stern J. Terror in the name of god: Why religious militants kill. – New York: Harper Collins, 2003. – 368 p. 29. Fiske S.T. Social beings: Core motives in social psychology. – 2nd ed. – Hoboken, NJ: Wiley, 2010. – 694 p. 30. Никитская Е.А. Использование конфессионально-педагогических форм работы с несовершеннолетними в воспитании патриотизма и профилактике экстремизма [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2021. – Т. 11, № 1. – С. 150–162. doi: 10.17759/psylaw.2021110112 31. Кроз М.В., Ратинова Н.А. Ценностные ориентации преступников-террористов [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2022. – Т. 12, № 2. – С. 99–110. doi: 10.17759/psylaw.2022120208 32. Сафуанов Ф.С., Докучаева Н.В. Особенности личности жертв противо-правных посягательств в Интернете [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2015. – Т. 5, № 4. – С. 80–93. doi: 10.17759/psylaw.2015050407 33. Higgins E.T., Rholes W.S., Jones C.R. Category accessibility and impression formation // Journal of Experimental Social Psychology. – 1977. – Vol. 13, no. 2. – P. 141–154. doi: 10.1016/S0022-1031(77)80007-3 34. What you see is what you set: Sustained inattentional blindness and the capture of awareness / S.B. Most, B.J. Scholl, E.R. Clifford [et al.] // Psychological Review. – 2005. – Vol. 112, no. 1. – P. 217–242. doi: 10.1037/0033-295X.112.1.217 35. Mack A., Rock I. Inattentional blindness. – Cambridge, MA: MIT Press, 1998. – 273 p. 36. Gottfredson M.R., Hirschi T. A general theory of crime. – Stanford, CA: Stanford University Press, 1990. – 316 p. 37. Богданович Н.В., Делибалт В.В. Профилактика девиантного поведения детей и подростков как направление деятельности психолога в образовательных учреждениях [Электронный ресурс] // Психология и право. – 2020. – Т. 10, № 2. – С. 1–14. doi: 10.17759/psylaw.2020100201
References 1. Bovina I.B., Bovin B.G., Tikhonova A.D. Radicalization: a socio-psychological view (Part I). Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 3, pp. 120–142. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100309 2. Bovina I.B., Bovin B.G., Tikhonova A.D. Radicalization: a socio-psychological view (Part III). Psychology and Law, 2021, vol. 11, no. 1, pp. 181–194. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2021110114 3. Glukhova V.A., Maltseva A.S. Specificity of personal constructs of specialists in extreme fields of activity (on the example of employees of the Ministry of Emergency Situations and the Ministry of Internal Affairs of Russia). Psychology and Law, 2021, vol. 11, no. 2, pp. 2–16. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2021110201 4. Gaivoronskaya I.B., Fomina T.F., Amanzholova B.A. Recruitment to extremist and terrorist organizations via the Internet. Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 4, pp. 152–165. (In Russ.). doi:10.17759/psylaw.2020100411 5. Tikhonova A.D., Bovin B.G., Bovina I.B. Radicalization: a socio-psychological view (Part II). Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 4, pp. 214–230. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100415 6. Gambetta D., ed. Making sense of suicide missions. Oxford: Oxford University Press, 2005. 378 p. 7. Higgins E.T., Kruglanski A.W., eds. Social psychology: Handbook of basic principles. New York: The Guilford Press, 1996, pp. 133–168. 8. Dvoryanchikov N.V., Bovin B.G., Bovina I.B. Assessment of the risk of radicalization in the adolescent and youth environment: the potential of socio-psychological knowledge. Psychology and Law, 2022, vol. 12, no. 2, pp. 207–223. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2022120215 9. Debolsky M.G., Melnikova D.V., Mesnichenko A.S. Identification of mental states of minors accused and convicted as a prerequisite for the prevention of their destructive behavior. Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 2, pp. 35–50. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100204 10. Dozortseva E.G., Oshevsky D.S., Syrokvashina K.V. Psychological, social and informational aspects of juvenile attacks on educational institutions. Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 2, pp. 97–110. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100208 11. Konyakhin V.P., Petrovsky A.V., Batyutina T.Y. Prevention of extremism in the youth environment: search for an optimal model. Society: Politics, economics, law, 2021, no. 10, pp. 36–41. (In Russ.). doi: 10.24158/pep.2021.10.5 12. Kuznetsova A.S., Havylo A.E. Psychological determinants of the attitude of youth to extremist activity. Psychology and Law, 2021, vol. 11, no. 3, pp. 33–46. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2021110303 13. Kurashinova A.H. Network factors of formation of extremist attitudes among young people. Gaps in Russian legislation, 2020, no. 4. pp. 52–56. (In Russ.). 14. Protasova I.N., Sychev O.A., Anoshkin I.V. Value and moral foundations of legal nihilism of youth. Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 3, pp. 158–173. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100311 15. Tkhazeplov R.L. Factors of the spread of youth extremism in the conditions of transforming Russian realities. Gaps in Russian legislation, 2021, vol. 14, no. 4, pp. 41–44. (In Russ.). 16. Ruzavina A.K. Definition of Extremism in Contemporary Scientific Discourse. The Bulletin of Irkutsk State University. Series Political Science and Religion Studies, 2021, vol. 35, pp. 9–15. (In Russ.). doi: 10.26516/2073-3380.2021.35.9 17. Anderson J.R. The Architecture of Cognition. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1983, pp. 46–57, 134, 139, 212–226. 18. Deci E.L., Ryan R.M. The "what" and "why" of goal pursuits: Human needs and the self determination of behavior. Psychological Inquiry, 2000, vol. 11, no. 4, pp. 227–268. 19. Higgins E.T. Beyond pleasure and pain: How motivation works. Oxford, UK: Oxford University Press, 2013. 554 p. 20. Köpetz C., Faber T., Fishbach A., Kruglanski A.W. The multifinality constraints effect: How goal multiplicity narrows the means set to a focal end. Journal of Personality and Social Psychology, 2011, vol. 100, no. 5, pp. 810–826. doi: 10.1037/a0022980 21. Oetingen G., Pak H.-j., Schnetter K. Self-regulation of goal setting: Turning free fantasies about the future into binding goals. Journal of Personality and Social Psychology, 2001, vol. 80, no. 5, pp. 736–753. doi: 10.1037/0022-3514.80.5.736 22. Shah J.Y., Friedman R., Kruglanski A.W. Forgetting all else: On the antecedents and consequences of goal shielding. Journal of Personality and Social Psychology, 2002, vol. 83, no. 6, pp. 1261–1280. doi: 10.1037/0022-3514.83.6.1261 23. Smirnov A.M. Lynching as an indicator of destructive processes in modern Russian society. Psychology and Law, 2020, vol. 10, no. 1, pp. 84–91. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100107 24. Nasser-Eddine M., Garnham B., Agostino K., Caluya G. Countering Violent Extremism (CVE). Edinburgh, Australia: Australian Government, Department of Defence, Command and Control Division, Defence Science and Technology Organisation (DSTO). 2011, p. 9. 25. Jasko K., LaFree G., Kruglanski A. Quest for significance and violent extremism: The case of domestic radicalization. Political Psychology, 2017, vol. 38, no. 5, pp. 815–831. doi: 10.1111/pops.12376 26. Kruglanski A.W., Jasko K., Chernikova M., Dugas M., Webber D. To the fringe and back: Violent extremism and the psychology of deviance. American Psychologist, 2017, vol. 72, no. 3, pp. 217–230. doi: 10.1037/amp0000091 27. Kruglanski A.W., Raviv A., Bar-Tal D., Raviv A., Sharvit K., Ellis S., et al. Says who? Epistemic authority effects in social judgment. In: Zanna M.P., ed. Advances in Experimental Social Psychology. Elsevier Academic Press, 2005, vol. 37, pp. 345–392. doi: 10.1016/S0065-2601(05)37006-7 28. Stern J. Terror in the name of god: Why religious militants kill. New York: Harper Collins, 2003. 368 p. 29. Fiske S.T. Social beings: Core motives in social psychology. 2nd edition. Hoboken, NJ: Wiley, 2010. 694 p. 30. Nikitskaya E.A. The use of confessional and pedagogical forms of work with minors in the education of patriotism and the prevention of extremism. Psychology and Law, 2021, vol. 11, no. 1, pp. 150–162. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2021110112 31. Kroz M.V., Ratinova N.A. Value orientations of criminals-terrorists. Psychology and law, 2022, vol. 12, no. 2, pp. 99–110. (In Russ.). doi:10.17759/psylaw.2022120208 32. Safuanov F.S., Dokuchaeva N.V. Personality features of victims of unlawful attacks on the Internet. Psychology and law, 2015, vol. 5, no. 4, pp. 80–93. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2015050407 33. Higgins E.T., Rholes W.S., Jones C.R. Category accessibility and impression formation. Journal of Experimental Social Psychology, 1977, vol. 13, no. 2, pp. 141–154. doi: 10.1016/S0022-1031(77)80007-3 34. Most S.B., Scholl B.J., Clifford E.R., Simons D.J. What you see is what you set: Sustained inattentional blindness and the capture of awareness. Psychological Review, 2005, vol. 112, no. 1, pp. 217–242. doi: 10.1037/0033-295X.112.1.217 35. Mack A., Rock I. Inattentional blindness. Cambridge, MA: MIT Press, 1998. 273 p. 36. Gottfredson M.R., Hirschi T. A general theory of crime. Stanford, CA: Stanford University Press, 1990. 316 p. 37. Bogdanovich N.V., Delibalt V.V. Prevention of deviant behavior of children and adolescents as a field of activity of a psychologist in educational institutions. Psychology and law, 2020, vol. 10, no. 2, pp. 1–14. (In Russ.). doi: 10.17759/psylaw.2020100201
Для цитирования УДК 159.9 Ефремов А.Г., Кузнецова С.О., Ениколопов С.Н. Когнитивные аспекты молодежного экстремизма // Медицинская психология в России: сетевой науч. журн. – 2022. – T. 14, № 5. – URL: http://mprj.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Cognitive aspects of youth extremism
Efremov A.G.1
|
||||||||||||
В начало страницы
|
|
|
|
|
Предыдущие |
|
|
|
|
|
|
|
|