Линней и Дарвин (ещё два занятия в Терапии творческим самовыражением (М.Е. Бурно);
материалы для практической работы с пациентами и здоровыми людьми с душевными трудностями)
Бурно М.Е., Калмыкова И.Ю. (Москва)
|
Бурно Марк Евгеньевич
– член научно-редакционного совета
журнала «Медицинская психология в России»;
– доктор медицинских наук, профессор. Москва, РМАПО,
кафедра психотерапии и сексологии.
E-mail: allaburno@rambler.ru
|
|
Калмыкова Инга Юрьевна
– кандидат медицинских наук, ассистент кафедры.
Москва, РМАПО, кафедра психотерапии и сексологии.
E-mail: center@oppl.ru
|
Аннотация.
Статья является продолжением прежней публикации авторов в этом же
Журнале (URL: http/medpsy.ru). Название прежней публикации: «Два
занятия в Терапии творческим самовыражением (М.Е. Бурно); Материалы
для практической работы с пациентами и здоровыми людьми с душевными
трудностями». Авторы рассказывают и в настоящей работе как
возможно психотерапевтически помочь дефензивным пациентам в группе
творческого самовыражения изучением своего характера, постижением
«силы своей слабости».
Ключевые слова:
Терапия творческим самовыражением (М.Е. Бурно), клиническая классическая
психотерапия, дефензивность, группа творческого самовыражения, характер
Линнея, характер Дарвина.
Ссылка для цитирования размещена в конце публикации.
Введение
На материале этой работы возможно построить не два, а целый ряд
занятий, поскольку материал сравнительно подробен, обширен. Эти занятия
выразительно обнаруживают отличие Терапии творческим самовыражением
(М.Е. Бурно) — ТТСБ как клинического подхода от «терапии
творчеством» в широком понимании, от тоже психологически
ориентированных Арт-терапии, Экзистенциально-гуманистической психотерапии.
Мы идём в своей лечебной работе не от психологических концепций, а
от живой клиники, непременно включающей в себя и личностную почву.
Стремиться, по возможности, прежде всего, с лечебной целью, под
руководством психотерапевта, стать вдохновенно-творческим собою
сообразно своим изучаемым душевным природным особенностям — вот
самая суть ТТСБ. Как это принято в ТТСБ, среди других психотерапевтических
занятий (терапия творческим общением с природой, терапия
проникновенно-творческим погружением в прошлое и т.д.), мы тоже
празднично-серьёзно изучаем вместе с пациентами характеры известных,
уже ушедших из жизни, творческих людей, их болезненные переживания,
— дабы познакомиться с их опытом стихийного лечения своего
страдания творческим самовыражением. Изучение особенностей своего
природного характера, клинических особенностей своих душевных переживаний
помогает обрести целительное вдохновение. Вдохновение — это
светлое чувство своей уникальности, неповторимости. И его обретению
способствует найденный круг творцов, на которых ты похож характером.
Например, пациент приходит в творчестве к тому, что его характер
похож на характер какого-то известного художника, даже нескольких
художников, писателей. Он чувствует с ними известное сродство,
духовное созвучие, но, обычно со временем, начинает чувствовать-понимать
и свою неповторимость в этой повторимости (характер-то тот же самый;
в костяке души много общего с теми, с кем созвучен, а есть и своё,
уникальное). Творческое вдохновение «очищает» страдающего
человека от его тревожной депрессивности, разлаженности-безысходности,
поднимает из переживания своей неполноценности, неопределённости,
аморфности к собственному высвеченному «Я», со своим Смыслом,
предназначением. И мы изучаем с пациентами отнюдь не только знаменитых
людей искусства и литературы. Именно в этих, публикуемых здесь,
занятиях мы изучаем характеры известных учёных, изучаем, в частности,
то, чем они отличаются друг от друга — особенностями своего
научного мышления — дабы помочь пациентам характерологически
сравнить себя с Линнеем и Дарвином в надежде усмотреть и свой смысл,
свою неповторимо-повторимую дорогу, может быть, просеку, в науке или
просто в размышлениях о жизни. Это ведь тоже целительно в высоком
понимании.
Некоторые «цитатные» подробности публикуемых
материалов, нам думается, необходимы для дела. Без них разговор о
характерах людей в творческом самовыражении становится ещё более
неуверенным, расплывчатым.
Как и прежде мы опираемся в наших лечебных занятиях с пациентами,
в основном, на общечеловеческие названия характеров, указывая и
соответствующие им классические научные названия, в которых звучат
психиатрические корни. Например, «тревожно-сомневающемуся»
соответствует в классической психиатрической классификации
«психастеник». И т.д.
Последнее. Нередко говорят, что у гениев совершенно иные характеры,
не как у обычных людей. Конечно, гений несёт в себе особую творческую
силу. Да, он человек необычный. Но характеры гениальных людей как
«созвездия», «букеты», рисунки, общие картины
конституциально-стойких душевных свойств, обусловливающие определённые
сходные переживания, сходное поведение у гениев и обычных людей,
— в сущности, сколько можем судить, одни и те же. Мы в этом
убеждены, прежде всего, нашей лечебной практикой в ТТСБ. Если бы это
не было так, то наши пациенты с психастеническим (психастеноподобным)
характером не испытывали бы глубокого подробного душевного созвучия,
помогающего им чувствовать себя собою, с Чеховым, Баратынским, Моне,
Дарвином, Павловым. Аутистистические (аутистоподобные) — с
Лермонтовым, Тютчевым, Василием Кандинским, Модильяни, Шаламовым.
Эпилептоидные (эпилептоидноподобные) — с Толстым, Шарденом,
Шишкиным, Салтыковым-Щедриным. И т.д. То, что характеры гениев в
сравнении с характерами обычных людей часто гротескно заострены,
только помогает яснее увидеть характер обычного человека в сравнении
с таким же характером у гениального (по воспоминаниям современников).
Занятие «Карл Линней» (1707—1778)
Важное для нас из биографии и творчества Линнея. Карл Линней
— великий шведский натуралист, создатель системы растительного
и животного мира. Описал, стройно распределил (систематизировал,
классифицировал) около 10 тысяч видов растений, в том числе 1500
новых, которые открыл. Был убеждён в неизменяемости видов, сотворённых,
как и весь органический мир, Богом (креационизм) [6].
В основном опираемся здесь на живую содержательную, бесценную
для нас «книгу для учащихся» Веры Михайловны Корсунской
«Карл Линней»; многие фотографии — так же из этой
книги [4] и «Философию ботаники» Карла Линнея, пер. с латинского
[5], подготовленную И.Е. Амлинским с ценным Послесловием и Комментариями.
XVIII век. Отец Карла — пастор в шведской деревне, увлечённый
садовод. Добрая, любящая, во всём согласная с мужем мать. Всем игрушкам
мальчик предпочитал цветы, с любовью собирал привлекавшие его в полях и
рощах растения, пересаживал на свои грядки. Родителям было такое по
душе и называли эти грядки «садиком Карла». Но Карл плохо
учился в начальной школе. Нередко сидел в карцере за то, что убегал с
уроков к растениям. В гимназии, в городке неподалеку, учился еще хуже.
Не мог там постичь и азов латыни, слыл «тупицей» и
«ботанистом». Значит, уже не быть ему, неграмотному, пастором,
как отец. Огорченному отцу гимназия посоветовала отдать сына учиться
столярному или сапожному ремеслу. Но один из преподавателей, врач
Ротман, наблюдал с интересом, как Карл с упоением собирает растения,
как необыкновенно точно их различает. Ротман убедил ректора пока не
исключать мальчика из гимназии, помог Карлу подтянуться в латыни
интересным чтением «Естественной истории» Плиния Старшего.
Карл увлёкся изучением естествознания, с жаром рассматривал в книгах
рисунки растений и научился читать и писать по-латыни &mdasah; на языке
учёных мира (в ту пору). Ротман обучал Карла, уже юношу, элементам
анатомии, зоологии, физиологии, основам врачевания. Но в гимназии
изучали не только латынь, природу. Карл всё же с большим трудом
закончил гимназию. Ему было тогда 20 лет, мечтал об университете. В
университет принёс следующее свидетельство от гимназического ректора
Крона. «Юношество в школах, — писал Крон, — можно
уподобить молодым деревьям в питомниках. Изредка случается, что дикая
природа дерева, несмотря ни на какие заботы, не поддаётся культуре. Но
пересаженное в другую почву, дерево облагораживается и приносит плоды.
Только с это надеждой юноша отпускается в университет, где он, может
быть, попадёт в климат, благоприятный для его развития». Так и
случилось.
В студенчестве жить Карлу Линнею было весьма трудновато: отец старел,
уже не мог помогать. Приходилось раздумывать над монеткой: хлеба купить
или — свечу на вечер для чтения. Давал уроки отстающим студентам,
порою платившим ему своей стоптанной обувью. Не унывал: «Найти бы
толстый картон и добавить к нему небольшой, гладко вычищенный кусок коры,
получится отличная подошва». Учился вдохновенно, поскольку учился
тому, что любил. Его одарённость в естествознании поражала учёных и
натуралистов-любителей, открывала ему двери в библиотеки, к редким
гербариям, коллекциям минералов, насекомых, птиц. Занимался немного и
медицинской практикой. Это всё было в ту пору единое естественно-научное
поле учения и работы. Вот Карл уже в другом, более крупном университете,
ещё дальше от дома. Особенно интересовали его сходство и тонкие различия
живых существ, было неизбывное острое желание систематизировать и
классифицировать растения, животных, минералы, людей, даже их болезни.
Научная и человеческая радость дружбы с талантливым студентом Петером
Артеди, изучавшим рыб и трагически утонувшим в 27 лет. В это время дома,
в деревне, тяжело болен отец, денег нет, брат ещё мал. Упрёки в письмах
в бессердечии и жестокости: кто же будет кормить семью? лишь на тебя
надежда. Карл в 22 года прощался с весенними растениями в университетском
ботаническом саду, собравшись вернуться домой. В саду он случайно
познакомился с известным профессором богословия, ботаником-любителем,
Цельзием, и так поразил его своим знанием ботаники, что профессор
предложил ему жить у него дома на полном обеспечении, помогая работать
над трактатом о растениях в Священном писании. Профессор сам попросил
в письме родителей Карла не мешать одарённому студенту следовать своей
дорогой. В 24 года студент Линней уже читает студентам лекции, помогая
профессору Рудбеку. Благодарный Рудбеку, Карл назвал в его честь Рудбекией
растение, известное и всюду у нас как «Золотой шар». Цельзий
переехал в Стокгольм, а Рудбек взял Карла в свой дом наставником своих
сыновей. Карл радовался. «Квартира, полное содержание и ещё 90
серебряных талеров в год от Рудбека, да королевская стипендия в 60 талеров.
Да ещё вознаграждения за частные уроки!» К сожалению, не знаем,
помогал ли в это время Карл своей деревенской семье. В 25 лет, еще студентом,
по совету Рудбека, Карл предлагает себя научному обществу как исследователя
Флоры и Фауны дикой шведской Лапландии. Дабы получить деньги на это опасное,
трудное путешествие-исследование, Линней пишет в своём проекте, что «это
не прогулка для кавалера». «Это должен быть молодой швед,
здоровый, неутомимый, располагающий временем, не связанный семьёй, —
чтобы не бояться сделать своих детей сиротами». Он должен быть
натуралистом или врачом, разбирающимся во всех трёх царствах природы:
растениях, животных и минералах. «И, наконец, кандидат должен
уметь рисовать». В конце проекта сказано: «Что касается
меня — я швед, молодой, здоровый, незанятый, независимый, студент
натуральной истории и медицины, с детства восхищающийся природой».
Путешествие было поистине опасным. Пешком по бездорожью. Скалы, обросшие
мхами, папоротниками, вокруг — болото. Сильные бури. Жестокая
экономия денег. Ел с лопарями лишь сушёную рыбу. Сорвавшийся огромный
камень чуть не столкнул его в пропасть. Бродяга стрелял в него и чуть
не ограбил. С ножом Линней кинулся его догонять и провалился в трещину,
засыпанную снегом. А ведь он был нагружен гербариями, минералами,
подробными записями наблюдений по естественной истории, быту, обычаям
населения. Так прошли четыре месяца. Вернувшись с драгоценными коллекциями,
записями, получил скромную премию от Королевского общества. «Вечным
студентом» (с уже ценными научными публикациями) писал теперь книгу
«Флора Лапландии» и преподавал. Защищать диплом разрешалось
лишь в заграничном университете, а денег на поездку в ближайшую Голландию
не было. Завистник и соперник Розен (с дипломом) поспособствовал тому,
что «недоучке» Линнею в 27 лет запретили преподавать. В гневе
Карл так обрушился на Розена, что это возможно было посчитать покушением
на жизнь. Цельзию удалось из Стокгольма потушить скандал. Снова без хлеба.
Карл исследователем на лето отправляется в одну из провинций и в
результате составляет проект окультуривания бесплодных холмов, полагает,
что тут мог бы произрастать картофель. Записывает свои мысли: «О,
если можно было бы путешествовать таким образом по всем провинциям
Швеции каждое лето, как много можно было бы открыть для государства».
Это путешествие и занятия медицинской практикой, видимо, не обогатили
его для поездки в Голландию за учёной степенью (у него уже есть
написанная медицинская диссертация о лихорадке). Вот предлагают ему
ехать в Голландию репетитором одного юноши-студента. Карл медлит с
ответом на это прекрасное взаимовыгодное предложение, поскольку горячо
влюбился в Сару-Лизу, дочь известного врача, он хочет с ней «жить
и умереть вместе». Отец требует, чтобы Карл прежде получил степень
доктора (пока он студент, он ещё только лекарь), но согласен на помолвку
и даёт деньги на поездку за границу. Карл записывает, прощаясь с природой
своих мест: «… погода была прекрасна, рожь начала подрастать,
берёзы распускали листья, а лес звучал как птичий рай».
27-летний Карл в Германии, в Гамбурге. Его работы здесь уже знают
и хвалят. Но он осмеял в Гамбурге богатого купца, который завёл музей
и выставил в нём гидру с семью головами, купленную у моряка. Прилюдно
Карл назвал это «шарлатанской подделкой с зубами» и бежал
от гневной мести купца в Голландию. В Голландии в 28 лет защитил
диссертацию, получил диплом доктора медицины и перестал быть студентом.
Здесь же, в этом же году, вышла его книга «Система природы»,
в которой Линней дал краткую схему всех трёх царств природы, дабы, его
словами «представить большинство произведений Творца в виде чёткой
цепи». Знаменитый натуралист, клиницист Герман Бургав рекомендовал
Линнея бургомистру Амстердама Клиффорту как домашнего врача и для
реконструкции его большого ботанического сада. Новый сад Клиффорта
прославился на весь мир. Клиффорт забыл о своём нездоровье. Линней
писал себе самому следующее. «Если бы весной 1735 года <…>
(Карлу 28 лет — М.Б.) кто-нибудь сказал: «Пройдет год, и
ты будешь жить во дворце, с княжеской роскошью. Слуги ловят каждое
твоё желание. На кухне у повара единственная забота — угодить
тебе. Лошади и прекрасный экипаж в твоём распоряжении. Ты идёшь или
едешь, куда вздумаешь, распоряжаешься своим временем, как
заблагорассудится. И туго набитым кошельком также!» —
Линнеус (шведское имя, впоследствии измененное на французский лад
— Линней) от души хохотал бы. <…> «Это ещё
не всё. Ты будешь полновластным хозяином роскошного сада, оранжерей,
где теснятся растения всех материков и стран… Ты можешь
расположить их по-своему. У тебя будет библиотека…»
— Замолчи, — сказал бы Линнеус, — уйди! —
«… с самыми редкими книгами, гербарием…»
— У меня бред, я болен! — вскричал бы Линнеус. —
«… садовники ждут твоих указаний. Как хочешь ты
разместить растения? Приказывай!» — Линнеус, конечно,
принял бы лекарство, уверенный, что у него начинается горячка».
Линней переписывается с ботаниками мира, обменивается с ними семенами
растений. Мешает то, что не знает языков, кроме своего. Латынью владеет
всё-таки далеко не совершенно. Тем не менее — Широкое мировое
признание его открытий. Линней хочет издать книги покойного Петера
Артеди. Узнав об этом, Клиффорт говорит ему: «Располагайте
средствами, как найдёте нужным, чтобы увековечить память вашего
друга». Выходит 5 томов трудов Артеди о рыбах. Артеди
становится известным как «отец ихтиологии».
Приглашения в путешествия-исследования, в университетское
профессорство. Европейское признание (хотя в некоторых странах и
сдержанное), множество печатных трудов. В Голландии Линней получает
титул «Князя ботаников». Бургав готов выдать за Линнея
дочь с богатым приданым. Но Линнею из милой, доброй, но чужой
Голландии хочется вернуться в Швецию, где не был уже три года. Тем
более, что за его невестой ухаживает молодой профессор (как пишут
в письме). Пора служить родной Швеции.
Сделано уже очень много. Линней пишет себе, что уже сейчас открыл,
напечатал больше, чем кто-нибудь другой до него за всю свою жизнь. В
самом деле, тысячи цветков прошли через его руки, у каждого подсчитал
число тычинок, пестиков, измерил их длину. Предложил свой ключ для
распознавания растений. Линней, однако, понимает, что его система пока
«удобный «каталог» природы — и только».
Сара-Лиза ждала жениха три года, но отец встретил его словами:
«Как со службой?» Линней обещает заняться в Стокгольме
врачебной практикой. Разрешено обручение. Через год венчание. Линнею
32 года. С утра до вечера он посещает пациентов. Лечит лекарствами,
тёплым участием, смешными историями. Много денег, но это всё не
ботаника. В 33 года Линней, наконец, получает кафедру в Швеции.
Флора победила эскулапа. Поездки по стране с изучением природы.
Новую книгу «Готландское путешествие (с наблюдениями по
хозяйству, естественной истории и пр.)» называют классическим
образцом шведской прозы XVIII века — за изящество, образность
языка, искренность. Яркие, глубокие лекции в университете. Из разных
стран студенты. Академия построила для Линнея дом. Там много аквариумов
с рыбками, попугаи, обезьяны, сверчки, множество минералов, гербариев,
богатая библиотека. Король сделал Линнея дворянином к его радости.
Линней заказал себе герб: 3 поля — 3 царства природы; в центре
яйцо — символ природы, постоянно обновляющейся посредством яйца,
а внизу девиз по-латыни: «Делами увеличивать славу». Герб
увит изящным растением Линнеей (это название дал растению голландский
друг Линнея профессор Гроновиус).
Считается, что самое значительное произведение Линнея —
«Виды растений» (1753). Глубоко верующий Линней убеждён
в том, что виды постоянны, природа иногда может их умножать, но
только по воле всемогущего Бога, порою перемешивающего семейства.
Линней создал науку Ботанику, дал ботанический язык, схему
классификации, принцип двойных названий, определил роды и виды
растений. Описал около 1200 родов растений, установил более 8000
видов растений и 2000 видов насекомых.
Линней так рисует-описывает себя. «Фигура средней величины,
скорее низкая, чем высокая, не тощая и не жирная, средней мускулистости,
уже с детства с выдающимися венами. Голова большая с затылком выпуклым
и по шву поперёк сжатым. Волосы в детстве белокурые, потом были тёмные,
в старости серые. Глаза карие, живые, очень острые и весёлые. Лоб в
старости морщинистый. Маленькая бородавка на правой щеке и немного
более крупная на правой ноздре. Зубы плохие, испорченные зубными болями
с детства».
Итог своей жизни в письме к родственникам. «Я стал профессором,
королевским врачом, кавалером и дворянином. Я был удостоен увидеть
больше из чудесных созданий Творца, в чём я видел величайшую радость,
чем кто-нибудь из смертных, живших до меня. Я послал моих учеников во
все четыре части Света. Я написал больше, чем кто-нибудь другой из ныне
живущих; 72 моих собственных книги находятся на моём столе. Имя моё
стало известным и достигло даже до самой Индии, и я получил признание
как крупнейший в моей науке. Я стал членом почти всех научных обществ
в Упсале, Стокгольме, Петербурге, Берлине, Вене, Лондоне, Монпелье,
Тулузе, Флоренции и недавно в Париже, где был назван в ряду восьми
наиболее знаменитых людей мира. Но когда дерево достигнет своей
наибольшей высоты, оно должно упасть, потому что каждый, кто достиг
вершины, достиг и конца. В прошлом году я заметил, какого возраста я
достиг… Мне нужно начать приводить мой дом в порядок.»
Линней считал себя полководцем «офицерского корпуса флоры»,
расставив по порядку всех остальных ботаников за собою. Например, Иоганн
Гмелин1 получил чин
майора. Линнею нравилось, когда превозносились его заслуги, когда восхищались
им. Он признавал в науке лишь то, что не противоречило его убеждениям,
в отличие от Дарвина, который был исследовательски очень внимателен ко
всему в науке и жизни, что противоречило его взглядам. Но учёным, согласным
с ним, помогавшим ему, Линней был благодарен всю жизнь. К старости он всё
более нуждался в том, чтобы постоянно говорили ему о том, как он велик и
знаменит.
После удара (инсульта) в 67 лет память у великого натуралиста
стала гаснуть, уходила душевная живость. Он мог радоваться лишь
любимым коллекциям. После второго удара парализованный Линней стал
забывать свою фамилию. Произносил изредка, с трудом, лишь отдельные
слова. Но «при виде цветка, — как рассказывали очевидцы,
— его угасшие черты оживлялись, замолкшие уста освежала тихая
улыбка». Как похоронить его он сам приказал в запечатанном
конверте. «Положить меня в гроб небритого, немытого, неодетого,
завернутого в простыню. Гроб закрыть совсем, так, чтобы никто не мог
видеть меня в таком плохом виде. Пусть звонит большой соборный колокол…
<…> Пусть мои земляки снесут меня к могиле, дать каждому
из них по малой медали с моим изображением. <…> Не
устраивать поминок на моих похоронах и не принимать соболезнований».
Линней любил изящные вещи из хрусталя, фарфора, серебра. По его
заказу изготовили чайный сервиз в Китае, украшенный его любимой Линнеей.
В серебряную вазу художественной работы Линней собирал дикую землянику.
Считал её самой полезной ягодой. «Даже запах дикой земляники очищает
кровь и приникает во все органы человека», — писал он. Вдова
Линнея Сара-Лиза дёшево продала одному англичанину гербарии, коллекции,
неизданные рукописи, библиотеку и весь архив.
В XIX веке Дарвин увидел всю живую Природу как растущее дерево
с родством и единством в его ветках и стволе. Но линнеевская
систематика по сходству (включающая в себя и человека по сходству
с обезьяной), систематика с её «изящной простотой»
(Тимирязев) уже побуждала размышлять о происхождении видов, человека.
Вопросы психотерапевта пациентам в группе.
1. В каких случаях не стоит спешить объявлять примитивным,
малоумным серьёзно, безнадёжно неуспевающего школьника?
2. Что за характер у Линнея? Обосновать своё предположение о
характере Линнея.
3. Как подростку, взрослому с таким характером помочь жить
среди нередко малопонимающих его людей, призывающих его «жить так,
как все живут»?
Примерные, сложившиеся в групповой работе ответы на эти
вопросы.
1. Если неуспевающий ученик обнаруживает увлечённость,
живой интерес (даже к, казалось бы, самому необычному, ненужному) и
эта увлечённость, этот интерес (среди двоек, даже по многим предметам)
отличаются содержательностью знаний, хотя и однобокой, самобытными
мыслями, сносной или прекрасно избирательной памятью, — необходимо
насторожиться. Не одарённый ли это подросток в духе Карла Линнея,
способный созидать высокое, но, может быть, только в своей (широкой
или, порою, весьма узкой) колее? Пусть это даже не одарённость, а
просто способность по-своему (творчески) постигать всё остальное,
кроме какого-то простого для большинства школьников предмета (нескольких
предметов). Эта выразительная неспособность к чему-то, казалось бы,
простому, скорее всего, не помешает мальчику, девочке, с живой,
«избирательной» душой быть творческим (творческой) собою,
приносить людям пользу каким-то своим особым, необычным делом, к которому,
как выясняется, на редкость способен (способна). Вот говорят иногда:
«Как будто бы не дурак, а в школе простое понять не может, ну,
совершенный здесь олух…» Тут, возможно, идёт изнутри души
своя генетически-обусловленная оригинальная программа, которая
вбирает в себя одно, а другое выталкивает. Если же исключить его из школы
или постоянно укорять за неспособность к простым вещам, он может
(особенно одарённый, обычно остро самолюбивый) глубоко страдать. И может
пострадать от этого общество.
Тяжёлый случай из телевизионной передачи (8 июля 2009 г.). Учительница
с 36-летним стажем в Ставрополье унижала мальчика за то, что он не понимал
алгебру. Мальчик покончил с собою, проглотив большую горсть лекарств. В
оставленной записке пояснил, что к этому толкнула его учительница. Это
предполагали и его одноклассники. Посмертное психиатрическое исследование
(комиссия экспертов) не выявило оснований считать мальчика душевнобольным.
То есть это была не душевная болезнь, а психологически понятная жизненная
реакция, вызванная школьной душевной травмой унижения.
2. У Линнея, скорее всего, аутистический
(замкнуто-углубленный2)
характер (не так важно — здоровый или болезненно усиленный;
важна структура, рисунок природного характера). Этот врожденный,
природный характер предрасполагает к формированию идеалистического
мироощущения. Природой своей души такой человек (иногда уже отчётливо
в детстве) чувствует подлинной реальностью не Материю, а изначальный
Дух, правящий миром. Он ощущает этот Дух как всеведущего Бога, Красоту,
Гармонию, Высший разум и т.п. Общаясь с природой, культурой, людьми,
аутист невольно, согласно своей природе, улавливает во всём этом как-то
выражающее изначально духовное — символы, сновидные образы,
иероглифы, «письмена Бога» (выражение Борхеса), улавливает
духовную Гармонию, Красоту. Улавливает, ощущает (в широком понимании)
и вдохновляется этим соприкосновением с миром Духа, который и помогает
аутисту чувствовать себя вдохновенным самим собою, то есть частицей,
песчинкой бесконечного Духа, Красоты, Гармонии, Добра, Божественного
(«один Бог личен» — христианское положение).
Аутистический живописец (Матисс, Борисов-Мусатов, Кандинский) улавливает
и изображает Дух в своих картинах символами, сноподобными образами,
а Карл Линней улавливает Дух как символическую, изначально духовую
Красоту, Гармонию цветка, насекомого, минерала. И когда, как учёный,
зарисовывает это, мы видим тоже символику в наглядной манерности его
рисунка (слайды рисунков Линнея). Вдохновлённый Божественной красотой
природы мальчик Линней уже глух к иным школьным предметам, да и не
чувствует, мало понимает их материализм и иной, не свой, идеализм
(например, улавливающий дух в математических символах на уроках
алгебры), не интересно ему это. Интересно до жара в душе другое, своё.
Для того, чтобы, например, вдохновенно, неустанно считать и различать
тычинки и пестики на умопомрачительном количестве цветков, необходимо
вдохновенно обожать неповторимую Красоту, Гармонию каждой тычинки,
каждого пестика, колоска злака, каждой тончайшей окраски т.д. Аутист
часто очень тонко, с чувственным наслаждением различает цвета, формы,
запахи, другие еле уловимые для многих ощущения от Природы и способен
все эти отличия, эти бесконечные тонкости, детали Красоты, Гармонии,
помнить десятилетия. Красочность эта не чувственно-истерическая,
инфантильно-романтическая, а богатая и интеллектуальной содержательностью.
Великие натуралисты одухотворенно-материалистического, например,
психастенического, склада — Дарвин и Павлов — к этому
совершенно не были способны, чувствуя природу без переживания
Божественного изящества, такой, какая она есть, с точки зрения здравого
смысла, земной. Сила их душевной природы состояла в гениальной способности
материалистически (без улавливания символов Гармонии), по-земному обобщать
происходящее в саморазвивающейся Природе — до чувствования-понимания,
например, тонкостей природно-общего (в том числе, душевного) у человека
с животными, тонкостей природного развития. Из установленных ими
фактов складывается материалистическое обобщение, земное учение. У Линнея
же символическое видение (символ — знак, которым «пишет»
Дух), — видение Духа, Красоты, Гармонии искало самособойными
(аутистическими) изначальными изящными построениями Божественный замысел.
И это искание ощущалось искателем как нечто, неотделимое от самого
Божественного замысла. Поэтому Линней аутистически не признаёт всё то,
что противоречит его развивающимся изнутри (нередко мимо земных фактов)
взглядам, и убеждён в своей единственной теоретической правоте,
достойной, в чем он убеждён, мирового восхищения (аутистическая
авторитарность). Изнутри души упорно идёт своя изначальная
аутистическая линнеевская программа-система, основанная, например, на
неизменности и постоянстве видов, созданных Богом, и абсолютной, тоже
Божественной, Целесообразности в строении всего живого. Конечно,
случаются и свои прорехи в этой, в сущности, религиозной системе.
Например, человек и обезьяна оказались рядом в классе млекопитающих по
внешнему сходству, что может вызвать безбожный вопрос: а нет ли тут и
родства? Всюду в жизни можно найти хоть немного непоследовательности
— в том числе, и в каком-то аутистическом размышлении. Нередко
эта малая непоследовательность оказывается большой творческой
ценностью.
Линней аутистически вынослив, смел и остро аффективен до огненных
восторгов, мощного честолюбия и буйной агрессивности (например, в
отношениях с Розеном, в путешествии по Лапландии, в своей влюбленности
в Сару-Лизу). Чувство подлинности (для него) духовной реальности делает
аутиста не только ощутимо одиноким среди людей (особенно — если
не поглощён аутистическим делом), но и относительно независимым от земной
жизни, земных забот и страхов, особенно, когда служишь своему аутистическому
делу (например, смертельные опасности в Лапландии). Эта независимость
от общепринятого земного (самодостаточность) обнаружилась и в непомерно
долгом студенчестве Линнея (вечный студент, печатающий научные работы и
читающий лекции другим студентам).
Аутистичность Линнея видится, может быть, и в некоторой черствоватости
(кречмеровской гипестетичности, слабости аллопсихического резонанса), в
некоторой вялости земного тепла (видимо, так) к бедствующим пожилым родителям,
умоляющим его вернуться домой, чтобы кормить семью, в особой любви к красивым
вещам (в то же время одухотворенная благодарность к друзьям, нежность к природе),
в манерности в рисунках, в завещании похоронить его немытого, небритого, неодетого,
без соболезнований и поминок (небрежное равнодушие к телу-коробке; но землякам,
что «снесут меня к могиле», дать по малой медали с изображением
умершего и «пусть звонит большой соборный колокол»). Когда больной,
слабоумный уже, Линней душевно, духовно оживает при виде живо цветка, —
то это, видимо, происходит тут для него непосредственная встреча с Красотой-Богом
в цветке.
3. Подростку, взрослому человеку с аутистическим
(замкнуто-углубленным) характером возможно помочь жить сообразно своей
природе, познакомив его с общими особенностями аутистического характера
и разными вариантами аутистического склада. Важно идти по жизни именно
своею неповторимой аутистической дорогой — и во имя добра людям.
Этого добра может быть немало в математических формулах, которыми живет
аутистический математик, в созданном руками, душой садовника изящном,
символическом цветнике в парке, в одухотворенной работе таджикского
дворника, — работе, радующей или успокаивающей жильцов дома своей
неожиданной гармонией.
Желательно аутисту изучить и другие характеры, дабы лучше понимать
людей и принимать их, ладить с ними, постигая их иные, но тоже
общественно важные характерологические ценности, дела, быть может,
недоступные аутисту. И ещё. Чтобы людям с иными характерами принять
аутиста и ладить с ним, — тоже, конечно, надо бы им знать
побольше о закономерностях его душевной жизни, его ценностях.
Сопровождение занятия слайдами, музыкой и т.п.
1. Портреты Линнея, его рисунки и другие иллюстрации из указанной
выше книги В.М. Корсунской, портрет молодого Линнея из тоже выше
упомянутой линнеевской «Философии ботаники» (1989).
Карл Линей (1707—1778)
|
Дом в Стенброхульте, где родился Карл Линней
|
Князь ботаников Карл Линней
|
Портрет Карла Линнея в костюме лапландца
|
Инструменты великого учёного
|
Гидра (рисунок сделан К. Линнеем)
|
Карликовая берёза (зарисовка К. Линнея)
|
Линнея северная — вид, установленный К. Линнеем (зарисовка учёного)
|
Домик в Хаммарбю (окрестности Упсалы) — музей К. Линнея
|
Музей К. Линнея в ботаническом саду города Упсалы
|
Сверчков В.Д. Натюрморт с барельефным портретом Карла Линнея
|
Памятник Карлу Линею
|
2. Цветные фотографии цветов, насекомых, фотографии гербариев,
минералов, видов Лапландии — всего, что участвовало, могло участвовать
в жизни Линнея.
3. Живые цветы, гербарии, коллекции камней.
4. Музыка Баха — для знакомства с аутистическим
характером в его музыкальном выражении.
Занятие «Чарльз Дарвин» (1809—1882)
Важное для нас из жизни, характера, творчества Дарвина.
Выписки (подробные, но думается важные), а также большинство иллюстраций,
— из 9-го тома сочинений Дарвина: Дарвин Чарлз. Записные
книжки. Дневники. Воспоминания. Жизнь Эразма Дарвина [10].
Много бесценного именно для нас сообщает нам работа великого
натуралиста «ВОСПОМИНАНИЯ О РАЗВИТИИ МОЕГО УМА И ХАРАКТЕРА (АВТОБИОГРАФИЯ)»,
написанная в 1976 г. в возрасте 67 лет.
СО ВРЕМЕНИ МОЕГО РОЖДЕНИЯ ДО ПОСТУПЛЕНИЯ В КЕМБРИДЖ
Врождённая (как он сам считал) «страсть к коллекционированию»
привела Дарвина к тому, что (как сам считал) стал
«натуралистом-систематиком».
В детстве «нередко сочинял заведомый вздор <…>, чтобы
вызвать удивление окружающих» [Там же. С. 168].
Полагает, что был в детстве «маленьким простаком», но и
«гуманным мальчиком» по примеру своих сестёр. «У меня
была сильная страсть к ужению рыбы, и я часами просиживал на берегу реки
или пруда, следя за поплавком <…>». Но когда «узнал,
что червей можно умерщвлять солёной водой, <…> никогда
/уже, с тех пор — М.Б. и И.К./ не насаживал на крючок живого
червяка, хотя, вероятно, это в некоторой мере уменьшало мой улов»
[Там же. С. 170].
«В течение всей своей жизни я был на редкость неспособен
овладеть каким-либо /иностранным/ языком».
«Очень маленьким», побил щенка, чтобы чувствовать себя
могущественным. «Поступок этот тяжело угнетал меня, — это
ясно из того, что я точно помню место, где было совершено преступление.
Угрызение совести было для меня, должно быть, тем более тяжким, чтобы
и тогда и долгое время после того любовь моя к собакам была настоящей
страстью».
«Когда я кончил школу, я не был для моих лет ни очень хорошим,
ни плохим учеником; кажется, все мои учителя и отец /врач-практик
Роберт-Уоринг, 1766—1848, (из «Примечаний», [Там же. С. 399]
— М.Б. и И.К./ считали меня весьма заурядным мальчиком, стоявшим
в интеллектуальном отношении, пожалуй, даже ниже среднего уровня. Я был
глубоко огорчён, когда однажды мой отец сказал мне: «Ты ни о чём
не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю
нашу семью!» Но отец мой, добрейший в мире человек, память о котором
мне бесконечно дорога, говоря это, был, вероятно, сердит на меня и не
совсем справедлив» [Там же. С. 172].
«…единственными моими качествами, которые уже в то время
/в школьные годы — М.Б./ подавали надежду на что-либо хорошее в
будущем, были сильно выраженные и разнообразные интересы, большое
усердие в осуществлении того, что интересовало меня, и острое чувство
удовольствия, которое я испытывал, когда мне становились понятными
какие-либо сложные вопросы или предметы». «… в позднейшие
годы моей жизни я, к великому моему сожалению, совершенно утратил вкус
ко всякой поэзии, включая и Шекспира. Говоря об удовольствии, которое
доставляла мне поэзия, /в молодости — М.Б. и И.К./ могу прибавить,
что в 1822 г. /в 13 лет — М.Б. и И.К./ во время поездки верхом по
окраинам Уэльса, во мне впервые пробудилась способность наслаждаться
картинами природы, и эта способность сохранилась во мне дольше, чем
способность к каком-либо другому эстетическому наслаждению».
«В конце пребывания в школе я стал страстным любителем ружейной
охоты» (на птиц). Усердно, но не научно коллекционировал в детстве
минералы и насекомых. «Я почти настроился на то, чтобы собирать всех
насекомых, которых мне удастся найти мёртвыми, потому что, посоветовавшись
с сестрой, пришёл к заключению, что нехорошо убивать насекомых только для
того, чтобы составить коллекцию их» [Там же. С. 182].
Самое интересное для Чарлза в школе — химия.
Эдинбургский университет. Изучение медицины. «То обстоятельство,
что никто не побудил меня заняться анатомированием, оказалось величайшей
бедой в моей жизни, ибо отвращение я бы вскоре преодолел, между тем, как
занятия эти были бы чрезвычайно полезны для всей моей будущей работы. Эта
беда была столь же непоправима, как и отсутствие у меня способности к
рисованию» [Там же. С. 183].
Ещё до Эдинбурга Чарлз под руководством отца лечил бедняков с (его
словами) «острым интересом к работе». И отец полагал, что
сын может «возбуждать доверие к себе» у больных, а это
«главный залог успеха». «Дважды /во время обучения в
Эдинбургском университете — М.Б. и И.К./ я посетил также операционный
зал госпитальной больницы в Эдинбурге и присутствовал на двух очень
тяжёлых операциях, причём во время одной из них оперировали ребёнка,
но я сбежал, не дождавшись окончания их. Больше никогда я не ходил на
операции, и вряд ли нашлась бы приманка столь притягательная, чтобы
можно было с её помощью заставить меня сделать это; то было задолго
до благословенных дней хлороформа. В течение очень многих лет эти две
операции буквально преследовали меня» [Там же. С. 184].
«Какую радость доставляла мне охота! Но мне кажется, что я
полусознательно стыдился своей страсти, так как старался убедить себя
в том, что охота — своего рода умственное занятие: ведь она
требует столько сноровки для того, чтобы судить, где больше всего
найдёшь дичи, и чтобы как следует натаскивать собак»
[Там же. С. 188].
ЖИЗНЬ В КЕМБРИДЖЕ
После двух учебных годов в Эдинбургском университете отец понял,
что сын не хочет быть врачом, и предложил ему стать священником.
«… мысль стать сельским священником нравилась мне».
Чтобы стать священником, необходимо было поступить в один из английских
университетов, и получить учёную степень. 3 года провёл в Кембридже,
по словам Чарлза, «впустую», как и в Эдинбурге, и в школе
[Там же. С. 189]. «… не в состоянии был усмотреть какой-либо
смысл в первых основаниях алгебры. Это отсутствие у меня терпения было
очень глупым, и в последствии я глубоко сожалел о том, что не продвинулся,
по крайней мере, настолько, чтобы уметь хотя бы немного разбираться в
великих руководящих началах математики, ибо люди, овладевшие ею, кажутся
мне наделёнными каким-то добавочным орудием разума /«extra
sense»/. Не думаю, впрочем, чтобы я когда-либо мог добиться
успеха за пределами элементарной математики». «… в
последнем учебном году я довольно основательно подготовился к
заключительному экзамену на степень бакалавра искусств /у нас переводится
как «наук» (из Примечаний) — М.Б. и И.К./, освежив
в памяти своих греческих и латинских классиков и в небольшом размере
алгебру и Эвклида; последний, как и когда-то в школе, доставил мне
много удовольствия». И ещё для этого экзамена читал богословские
труды. На добровольные лекции не ходил. Только — на лекции Генсло
по ботанике, «и они очень нравились мне, так как отличались
исключительной ясностью изложения и превосходными демонстрациями; но
ботанику я не изучал» [Там же. С. 190]. С «огромной страстью»
в Кембридже коллекционировал жуков [Там же. С. 192]. «Никогда
ни один поэт не испытывал при виде первого своего напечатанного
стихотворения большего восторга, чем я, когда я увидал в книге Стивенса
«Illustrations of British Insects» /«Изображения
британских насекомых»/ магические слова: «Пойман Ч. Дарвином,
эксквайром»» [Там же. С. 193].
«Я мог бы с полной правдивостью сказать, что у меня не было
никакого желания оспаривать ту или иную [религиозную] догму, но никогда
не был я таким дураком, чтобы чувствовать или говорить: «Credo quia
incredi bile» /лат. — «верую, потому что
это невероятно» (из Примечаний) — М.Б. и И.К./».
«Если вспомнить, как свирепо нападали на меня представители
церкви, кажется забавным, что когда-то я и сам имел намерениe стать
священником. Мне не пришлось даже заявить когда-либо формальный отказ
от этого намерения и от выполнения желания моего отца: они умерли
естественной смертью, когда я, закончив образование в Кембридже, принял
участие в экспедиции на «Бигле» в качестве натуралиста»
[Там же. С. 189].
В Кембридже один из друзей /Чарлза/ «привил мне вкус к картинам
и хорошим гравюрам»; «вкус этот, хотя и не был прирождённым,
сохранялся у меня на протяжении нескольких лет, и многие картины в
Национальной галерее в Лондоне доставляли мне истинное наслаждение, а
одна картина Себастьяна дель Пьолебо /итальянский художник, ученик
Джорджоне, Тициана, Рафаэля (из Примечаний) — М.Б. и И.К./ возбудила
во мне чувство величественного.
Я бывал также в музыкальном кружке <…>». Слушал
хоралы в церкви. «Я испытывал при этом такое интенсивное наслаждение,
что по временам у меня пробегала дрожь по спинному хребту».
«Тем не менее я до такой степени лишён музыкального слуха, что
не замечаю диссонанса, не могу правильно отбивать такт и не в состоянии
верно напеть про себя хоть какую-нибудь мелодию, и для меня остаётся
тайной, каким образом я мог получать удовольствие от музыки»
[Там же. С. 192].
Дружба с профессором Генсло /ботаник, учитель Дарвина — из
Примечаний/. «Длительные прогулки» с ним. Обширные познания
не только в ботанике. «У него была сильно выраженная наклонность
строить заключения на основании длинного ряда мелких наблюдений. Суждения
его были блестящи, а ум отличался замечательной уравновешенностью, но,
мне кажется, едва ли кто-нибудь стал бы утверждать, [Там же. С. 193]
что он был в большой мере наделён даром оригинального творчества.
Он был глубоко религиозен и до такой степени ортодоксален, что, как
он однажды заявил мне, он был бы страшно расстроен, если бы в Тридцати
девяти догматах было изменено хотя бы одно слово /догматы англиканского
вероисповедания (из Примечаний) — М.Б. и И.К./. По совету Генсло
изучал геологию. Генсло попросил знаменитого профессора Седжвика,
геолога, разрешить Дарвину сопровождать его в его геологических
исследованиях. «… я был крайне удивлён, когда увидел, что
Седжвик не пришёл в восхищение от такого чудесного факта, как находка
тропической раковины близ самой поверхности земли в центре Англии. Хотя
я прочитал уже много разных научных книг, ничто когда-либо раньше не
дало мне возможности с такой отчётливостью понять, что наука
заключается в такой группировке фактов, которая позволяет выводить на
основании их общие законы или заключения» [Там же. С. 196].
ПУТЕШЕСТВИЕ НА «БИГЛЕ»
С 27 декабря 1831 г. по 2 октября 1836 г. Генсло поспособствовал. В
1931 г. Дарвину 22 года [Там же. С. 197].
Капитан Фиц-Рой (на 4 г. старше Дарвина) по-видимому, трудный характером,
аффективный аутист, впоследствии разозлился на Дарвина за «столь
кощунственную книгу» (он стал очень религиозным), как «Происхождение
видов». «… взаимное примирение стало уже почти невозможным»
[Там же. С. 200].
«Бигль». Геологическое исследование. Коллекционирование
животных, «краткое описание их и грубое анатомирование многих
морских животных; однако из-за моего неумения рисовать и отсутствия у
меня достаточных знаний по анатомии значительная доля рукописных заметок,
сделанных мною во время путешествия, оказалась почти бесполезной».
«… Всё, о чём я размышлял или читал, было непосредственно
связано с тем, что я видел или ожидал увидеть, и такой режим умственной
работы продолжался в течение всех пяти лет путешествия. Я уверен, что
именно приобретённые таким образом навыки позволили мне осуществить всё
то, что мне удалось сделать в науке». «Первобытные инстинкты
дикаря постепенно уступали во мне место приобретённым вкусам цивилизованного
человека» [Там же. С. 201].
«… При мысли о предстоящей мне столь длительной разлуке
со всеми родными и друзьями я падал духом, а погода навевала на меня
невыразимую тоску. Помимо того, меня беспокоили сердцебиение и боль в
области сердца, и, как это часто бывает с молодыми несведущими людьми,
особенно с теми, которые обладают поверхностными медицинскими знаниями,
я был убеждён, что страдаю сердечной болезнью. Я не стал советоваться с
врачами, так как нисколько не сомневался, что они признают меня
недостаточно здоровым для участия в путешествии, а я решился поехать во
что бы то ни стало».
«… Ярче всего другого возникает и сейчас перед моим
умственным взором великолепие тропической растительности. Но и то
чувство величественного, которое я испытал при виде великих пустынь
Патагонии и одетых лесом гор Огненной Земли, оставило в моей памяти
неизгладимое впечатление. Вид нагого дикаря в обстановке его родной
земли — зрелище, которое никогда не забудется».
«Насколько я в состоянии сам судить о себе, я работал во время
путешествия с величайшим напряжением моих сил просто оттого, что мне
доставлял удовольствие процесс исследования, а также потому, что я
страстно желал добавить несколько новых фактов к тому великому
множеству их, которым владеет естествознание. Но кроме того у меня было
и честолюбивое желание занять достойное место среди людей науки,
— не берусь судить, был ли я честолюбив более или менее, чем
большинство моих собратий по науке» [Там же. С. 202].
«… мнение широкой публики не очень-то заботило меня.
Не хочу этим сказать, что благоприятная рецензия или успешная продажа
моих книг не доставляли мне большого удовольствия, но удовольствие это
было мимолётным, и я уверен, что ради славы я никогда ни на один дюйм не
отступил от принятого мною пути» [Там же. С. 203].
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ. ЖЕНИТЬБА. РЕЛИГИОЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ
2 года в Лондоне. Доклады учёным. Работа над рукописями.
«… Когда-то я больше всего любил «Потерянный
рай» Мильтона и когда я отправлялся на экскурсии, которые
совершал во время путешествия на «Бигле», и имел
возможность взять с собою не более одной книги, я неизменно выбирал
Мильтона».
«Эти два года размышлял о религии. На «Бигле»
был вполне ортодоксален»; как-то по вопросу морали сослался
на Библию и офицеры смеялись надо мною».
«… понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и в
конце концов я стал совершенно неверующим». Если христианское
учение истинно, то «незамысловатый текст /Евангелия/ [Там же.
С. 205] показывает, по-видимому, что люди неверующие —
а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти
всех моих лучших друзей — понесут вечное наказание.
Отвратительное учение!»
«… Старинное доказательство /существования бога/
на основании наличия в природе преднамеренного плана, <…>
которое казалось мне столь убедительным в прежнее время, ныне, после
того, как был открыт закон естественного отбора, оказалось несостоятельным.
Мы уже не можем больше утверждать, что, например, превосходно устроенный
замок какого-нибудь двустворчатого моллюска должен был быть создан неким
разумным существом, подобно тому как дверной замок создан человеком»
[Там же. С. 206].
Но как быть с Первопричиной? «… Первопричиной, которая
обладает интеллектом, в какой-то степени аналогичным разуму
человека…» [Там же. С. 208]. «… в
таком случае возникает сомнение в том, можно ли положиться на человеческий
ум в его попытках строить такого рода обширные заключения; на человеческий
ум, развивщийся, как я твёрдо убеждён, из того слабого ума, которым
обладают более низко организованные животные? <…> Не следует
также упускать из виду возможности постоянного внедрения веры в бога в
умы детей, внедрения, производящего чрезвычайно сильное и, быть может,
наследуемое воздействие на их мозг, не вполне ещё развитый, так что для
них было бы так же трудно отбросить веру в бога, как для обезьяны —
отбросить её инстинктивный страх и отвращение по отношению к змее. Я не
могу претендовать на то, чтобы пролить хотя бы малейший свет на столь
трудные для понимания проблемы. Тайна начала всех вещей неразрешима для
нас, и что касается меня, то я должен удовольствоваться тем, что остаюсь
Агностиком». Человек без твёрдой веры «может <…>
следовать тем импульсам и инстинктам, которые являются наиболее сильными
или кажутся ему наилучшими. В этом роде действует собака, но она делает
это слепо, между тем как человек может предвидеть и оглядываться назад,
и сравнивать различные свои чувства, желания и воспоминания. И вот, в
согласии с суждением всех мудрейших людей, он обнаруживает, что наивысшее
удовлетворение он получает, если следует определённым импульсам, а именно
— социальным инстинктам. Если он будет действовать на благо других
людей, он будет получать одобрение со стороны своих ближних и приобретать
любовь тех, с кем он живёт, а это последнее и есть, несомненно, наивысшее
наслаждение, какое мы можем получить на нашей Земле. Постепенно для него
будет становиться невыносимым охотнее повиноваться своим чувственным
страстям, нежели своим высшим импульсам, которые, когда они становятся
привычными, почти могут быть названы инстинктивными. По временам его разум
может подсказывать ему, что он должен действовать вразрез с мнением других
людей, чьё одобрение он в таком случае не заслужит, но он всё же будет
испытывать полное удовлетворение от сознания, что он следовал своему
глубочайшему убеждению или совести. Что касается меня самого, то я думаю,
что поступал правильно, неуклонно занимаясь наукой и посвятив ей всю свою
жизнь. Я не совершил какого-либо серьёзного греха и не испытываю поэтому
никаких угрызений совести, но я очень и очень часто сожалел о том, что не
оказал больше непосредственного добра моим ближним. Единственным, но
недостаточным извинением является для меня то обстоятельство, что я много
болел, а также моя умственная конституция, которая делает для меня крайне
затруднительным [Там же. С. 209] переход от одного предмета или занятия
к другому» [Там же. С. 210].
/Из Примечаний. «… и много лет спустя после издания своего
труда «Происхождение Человека» Дарвин продолжал упорно отстаивать
свою идею эволюционного происхождения психики человека из психики животных.
И это вполне понятно, если вспомнить, что в те годы даже многие единомышленники
Дарвина пытались приписать психике человека мистическое происхождение,
как это делал, например, Уоллес». [Там же. С. 430]/.
СО ВРЕМЕНИ МОЕЙ ЖЕНИТЬБЫ И ЖИЗНИ В ЛОНДОНЕ ДО НАШЕГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ В ДАУН
О своей жене Эмме Дарвин (Веджвуд) /1808—1896 («Примечания»,
[Там же. С. 399] — М.Б. и И.К./. Обращается к детям. «Меня
изумляет то исключительное счастье, что она, человек стоящий по всем
своим нравственным качествам неизмеримо выше меня, согласилась стать
моей женой. Она была моим мудрым советником и светлым утешителем всю
мою жизнь, которая без неё была бы на протяжении очень большого периода
времени жалкой и несчастной из-за болезни. Она снискала любовь и
восхищение всех, кто находился вблизи неё» [Там же. С. 210]. 5 сыновей.
«…никто из вас не доставлял мне никакого беспокойства, если
не считать ваших заболеваний». «С самого раннего детства и до
нынешнего дня, когда вы стали взрослыми, все вы, мои сыновья и дочери,
были в высшей степени милыми, симпатичными и любящими нас /родителей/ и друг
друга. Когда все вы или большинство вас собирается дома (что, благодарение
небесам, случается довольно часто), то на мой вкус никакое другое общество
не может быть для меня более приятным, да я и не жажду никакого другого
общества. Мы испытали лишь единственное безмерно тяжёлое горе, когда в
Молверне 24 апреля 1851 г. умерла Энни, которой только что исполнилось
десять лет. <…> [Там же. С. 212]. Слёзы всё ещё иногда
застилают мне глаза, когда я вспоминаю о милых чертах её характера»
[Там же. С. 213].
ЖИЗНЬ В ДАУНЕ
С 14 сентября 1842 г. до настоящего времени. Купили здесь дом.
Спокойствие, сельская местность. Редко куда-то выезжали. «Изредка
бывали в обществе», «принимали немногих друзей у себя;
однако моё здоровье всегда страдало от любого возбуждения — у
меня начинались припадки сильной дрожи и рвоты. Поэтому в течение
многих лет я вынужден был отказываться решительно от всех званых обедов,
и это было для меня известным лишением, потому что такого рода встречи
всегда приводили меня в прекрасное настроение. По этой же причине я мог
и сюда, в Даун, приглашать только очень немногих учёных, с которыми я
был знаком. Пока я был молод и здоров, я был способен устанавливать с
людьми очень тёплые отношения, но в позднейшие годы, хотя я всё ещё
питаю очень дружеские чувства по отношению ко многим лицам, я потерял
способность глубоко привязываться к кому бы то ни было, и даже к моим
добрым и дорогим друзьям Гукеру и Гёксли я привязан уже не так глубоко,
как в былые годы. Насколько я могу судить, эта прискорбная утрата
чувства /привязанности/ развивалась во мне постепенно — вследствие
того, что я опасался утомления, а затем и вследствие /действительно
наступавшего/ изнеможения, которое подконец сочеталось в моём
представлении со встречей и разговором в течение какого-нибудь часа
с кем бы то ни было, за исключением моей жены и детей.
Главным моим наслаждением и единственным занятием в течение всей моей
жизни была научная работа и возбуждение, вызываемое ею, позволяет мне
на время забывать или и совсем устраняет моё постоянное плохое
самочувствие» [Там же. С. 222]. И теперь Дарвину, как он считает,
остаётся рассказывать лишь о своих книгах.
Факты, факты, факты…
«Я работал подлинно бэконовским
методом3 и без какой
бы то ни было /заранее созданной/ теории собирал в весьма обширном масштабе
факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путём
печатных запросов, бесед с искусными животноводами и садоводами и
чтения обширной литературы».
«Происхождение» — «главный труд моей жизни».
«… в течение многих лет я придерживался следующего золотого
правила: каждый раз, когда мне приходилось сталкиваться с каким-либо
опубликованным фактом, новым наблюдением или мыслью, которые противоречили
моим общим выводам, я обязательно и не откладывая делал краткую [Там же.
С. 230] запись о них, ибо, как я убедился на опыте, такого рода факты и
мысли обычно ускользают из памяти гораздо скорее, чем благоприятные /для тебя/.
Благодаря этой привычке, против моих воззрений было выдвинуто очень
мало таких возражений, на которые я /уже заранее/ по крайней мере, не
обратил внимания или не пытался найти ответ на них.
Иногда высказывалось мнение, что успех «Происхождения»
доказал, что «идея носилась в воздухе» или что «умы
людей были к ней подготовлены». Я не думаю, что это было вполне
верно, ибо я не раз осторожно нащупывал мнение немалого числа натуралистов,
и мне никогда не пришлось встретить ни одного, который казался бы
сомневающимся в постоянстве видов. Даже Ляйелл и Гукер, хотя и с
интересом выслушивали меня, никогда, по-видимому, не соглашались со
мною. Один или два раза я пытался объяснить способным людям, что я
понимаю под естественным отбором, но попытки мои были удивительно
безуспешны».
«Вряд ли что-либо другое доставило мне в процессе работы
над «Происхождением» столь большое удовлетворение, как
объяснение огромного различия, которое существует во многих классах
между зародышем и взрослым животным, и близкого сходства между
зародышами /различных видов животных/ одного и того же класса.
<…> За последние годы некоторые рецензенты стали
приписывать эту идею целиком Фрицу Мюллеру и Геккелю, которые, несомненно,
разработали её гораздо более полно и в некоторых отношениях [Там же. С. 231]
более правильно, чем это сделал я. Моих материалов по этому вопросу
хватило бы на целую главу, и я должен был развернуть обсуждение его с
большей подробностью, ибо очевидно, что мне не удалось произвести
впечатление на моих читателей, однако именно тому, кто сумел добиться
этого, и должна быть отдана, по моему мнению, вся честь /открытия/».
«Каждый раз, когда я обнаруживал, что мною была допущена
грубая ошибка или что моя работа в том или ином отношении несовершенна,
или когда меня презрительно критиковали, или даже тогда, когда меня
чрезмерно хвалили и в результате всего этого я чувствовал себя огорчённым,
— величайшим утешением для меня были слова, которые я сотни раз
повторял самому себе: «Я трудился изо всех сил и старался, как мог,
а ни один человек не в состоянии сделать больше этого» [Там же.
С. 232].
«Оценка моих умственных способностей». «Я не
усматриваю какого-либо изменения в состоянии моего ума за последние
тридцать лет, за исключением одного пункта, о котором я сейчас упомяну;
да и вряд ли, конечно, можно было ожидать какого-нибудь изменения,
разве только — общего снижения сил. Но отец мой дожил до восьмидесяти
трёх лет, сохранив ту же живость ума, какая всегда была свойственна ему,
и все свои способности нисколько не потускневшими; и я надеюсь, что умру
до того, как ум мой сколько-нибудь заметно ослабеет. Думаю, что я стал
несколько более искусным в умении находить правильные объяснения и
придумывать методы экспериментальной проверки, но и это, возможно,
является лишь простым результатом практики и накопления более значительного
запаса знаний. Как и всегда /в прежнее время/ мне очень трудно ясно и сжато
выражать свои мысли, и это затруднение стоило мне огромной потери времени;
однако в нём имеется и компенсирующее меня преимущество, оно вынуждает меня
долго и внимательно обдумывать каждое предложение, а это нередко давало мне
возможность замечать ошибки в рассуждении, а также в своих собственных и
чужих наблюдениях.
По-видимому, моему уму присуща какая-то роковая особенность,
заставляющая меня излагать первоначально мои утверждения и
предположения в ошибочной или невразумительной форме. <…>
Фразы, набросанные таким образом, часто оказываются лучше тех, которые
я мог бы написать, предварительно обдумав их».
«… я завёл от тридцати до сорока больших папок, которые
хранятся в шкафчиках на полках с ярлыками, и в эти папки я могу сразу
поместить какую-либо отдельную ссылку или заметку».
Упомянутое выше «изменение« в «складе моего ума».
Примерно до 30-ти с небольшим доставляла удовольствие поэзия (Мильтон,
Грей, Байрон, Вордсворт, Кольридж, Шелли), в школьные годы с наслаждением
читал Шекспира, наслаждался музыкой, живописью. Но вот уже много лет не
могу себя заставить прочитать стихотворную строку [Там же. С. 238]. Шекспир
показался недавно «до отвращения скучным». «Я почти потерял
также вкус к живописи и музыке. Вместо того, чтобы доставлять мне удовольствие,
музыка обычно заставляет меня особенно напряжённо думать о том, над чем
я в данный момент работаю. У меня ещё сохранился некоторый вкус к красивым
картинам природы, но и они не приводят меня в такой чрезмерный восторг,
как в былые годы. С другой стороны, романы, которые являются плодом фантазии,
хотя и фантазии не очень высокого порядка, в течение уже многих лет служат
мне чудесным источником успокоения или удовольствия, и я часто благословляю
всех романистов. Мне прочли вслух необычайное количество романов, и все они
нравятся мне, если они более или менее хороши и имеют счастливую развязку,
— нужно было бы издать закон, запрещающий романы с печальным концом.
На мой вкус ни один роман нельзя считать первоклассным, если в нём нет хотя
бы одного героя, которого можно по-настоящему полюбить, а если этот герой
хорошенькая женщина, то тем лучше». Но «книги по истории,
биографии, путешествия (независимо от того, какие научные факты в них
содержатся) и статьи по всякого рода вопросам по-прежнему продолжают
очень интересовать меня. Кажется, что мой ум стал какой-то машиной,
которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы, но я не в
состоянии понять, почему это должно было привести к атрофии одной
только той части моего мозга, от которой зависят высшие /эстетические/
вкусы. Полагаю, что человека с умом, более высоко организованным или
лучше устроенным, чем мой ум, такая беда не постигла бы, и если бы мне
пришлось вновь пережить свою жизнь, я установил бы для себя правило
читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки
по крайней мере раз в неделю: быть может, путём такого /постоянного/
упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга,
которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов равносильна утрате
счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а
ещё вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет
эмоциональную сторону нашей природы».
«Я не отличаюсь ни большой быстротой соображения, ни остроумием
— качества, которыми столь замечательны многие умные люди, например,
Гёксли. Поэтому я плохой критик: любая статья или книга при первом чтении
обычно приводит меня в восторг, и только после продолжительного размышления
я начинаю замечать их слабые стороны. Способность следить за длинной цепью
чисто отвлечённых идей [Там же. С. 239] очень ограничена у меня, и поэтому
я никогда не достиг бы успехов в философии и математике. Память у меня
обширная, но неясная: её хватает настолько, чтобы путём смутного напоминания
предупредить меня, что я наблюдал или читал что-то, противоречащее выводимому
мною заключению или, наоборот, подтверждающее его, а через некоторое время я
обычно припоминаю, где следует искать мой источник. В одном отношении память
моя крайне слаба: я никогда не в состоянии был помнить какую-либо отдельную
дату или стихотворную строку дольше, чем в течение нескольких дней».
«… я превосхожу людей среднего уровня в способности
замечать вещи, легко ускользающие от внимания, и подвергать их тщательному
наблюдению».
«… за исключением /теории образования/ коралловых
рифов — я не могу вспомнить ни единой первоначально составленной
мною гипотезы, которая не была бы через некоторое время отвергнута или
сильно изменена мною. Это, естественно, вызвало у меня сильное недоверие
к дедуктивному методу рассуждения в науках, имеющих одновременно
теоретический и практический характер. С другой стороны, во мне не очень
много скептицизма, а я убеждён, что такой склад ума вреден для прогресса
науки. Порядочная доля скептицизма полезна представителям науки, так как
позволяет избежать большой потери времени, а между тем мне приходилось
встречать немало людей, которые, я уверен, именно в силу этого /т.е.
отсутствия у них скептицизма/ уклонялись от постановки опытов и наблюдений,
хотя эти опыты и наблюдения оказались бы полезными прямо или косвенно»
[Там же. С. 240].
«В своих привычках я методичен, и это принесло мне немалую
пользу при моём своеобразном способе работы. Наконец, благодаря тому,
что я не должен был зарабатывать себе на хлеб, у меня было достаточно
досуга. Даже плохое здоровье, хотя и отняло у меня несколько лет жизни,
/пошло мне на пользу, так как/ уберегло меня от рассеянной жизни в светском
обществе и от развлечений.
Таким образом, мой успех как человека науки, каков бы ни был размер
этого успеха, явился результатом, насколько я могу судить, сложных и
разнообразных умственных качеств и условий. Самыми важными из них были:
любовь к науке, безграничное терпение при долгом обдумывании любого
вопроса, усердие в наблюдении и собирании фактов и порядочная доля
изобретательности и здравого смысла. Воистину удивительно, что, обладая
такими посредственными способностями, я мог оказать довольно значительное
влияние на убеждения людей науки по некоторым важным вопросам»
[Там же. С. 242].
3 августа 1876 г.
ДВЕ АНКЕТЫ ЧАРЛЗА ДАРВИНА
Некоторые ответы на некоторые вопросы.
Анкета 1873 г.
Здоровье? «В молодости — хорошее, в течение последних
35 лет — плохое». У отца? «Хорошее на протяжении
всей жизни, но страдал подагрой».
Рост 6 футов, фигура «худощавая; в юности — довольно
стройнаяrlaquo;. Отец — 6 футов, 2 дюйма, фигура «очень
широкая и тучная».
Цвет волос? Шатен, как и отец.
Темперамент? «Несколько нервозный». У отца —
«сангвинический» [Там же. С. 244].
Память? «Очень плохая память на даты и заученные наизусть
стихи, но хорошая при удерживании некоторого общего или неопределённого
воспоминания о многих фактах». У отца — «изумительная
память на даты», на прочитанное в юности, дни рождения, смерти
всех друзей и знакомых [Там же. С. 245].
Анкета 1879 г. (о способности сохранять зрительные представления).
Полнота зрительного восприятия? «Очень умеренная» [Там же. С. 247].
Мебель? «Никогда не обращал на это внимание».
Лица? «Я живо помню лица людей, которых я хорошо знавал в прошлом,
и могу /мысленно/ заставить их сделать всё, что я пожелаю».
Пейзаж? «Воспоминание живое и отчётливое, и оно доставляет мне
удовольствие».
География? «Нет».
Военные эволюции? «Нет».
Механизмы? «Никогда не пробовал».
Геометрия? «Не думаю, что у меня есть хоть малейшая
способность к этому».
Числа? «Когда я думаю о каком-нибудь числе, перед моим
воображением возникают печатные цифры. Я не могу удержать в памяти
больше часа четыре последовательных числа».
Игра в карты? «Не играл уже много лет, но уверен, что не
запомнил бы».
Шахматы? «Никогда не играл» [Там же. С. 248].
ФРЕНСИС ДАРВИН /1848—1925, известный ботаник-физиолог,
сотрудник отца, издатель его писем и других документов [Там же. С. 399],
— «Примечания» — М. Б.и И.К./.
ВОСПОМИНАНИЯ О ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ МОЕГО ОТЦА.
«… сильно сутулился, особенно в последние годы
жизни…» «… для его роста плечи его не были
широки…».
«Несмотря на свою подвижность, он не обладал, мне кажется,
ни природным изяществом, ни ловкостью движений. Неловкими были и его
руки» [Там же. С. 310]. Но меткий (стрельба, камни в молодости).
В последний год жизни учился «изготовлять срезы корней и листьев»
(Микроскоп!) [Там же. С. 311]. «С годами он стал очень лысым,
и только сзади сохранилась кайма тёмных волос» [Там же. С. 312].
Если не отвечал на «письма от глупых, бесцеремонных людей»,
то «это впоследствии мучило его» [Там же. С. 318]. «…
любил экономить бумагу…» «Его стремление скопить деньги
вызывалось, главным образом, опасением, что его дети не будут настолько
здоровы, чтобы самостоятельно обеспечить своё существование, —
опасение, которое серьёзно преследовало его в течение многих лет. Смутно
вспоминаю, как он говорил: «Слава богу, у вас хватит на хлеб
и сыр»; я принимал эти слова в их буквальном смысле, когда был
совсем маленьким".
«Покончив около трёх часов пополудни с корреспонденцией, отец
отдыхал в своей спальне, лёжа на диване, куря сигарету и слушая чтение
какого-нибудь романа или другой научной книги. Он курил только во время
отдыха; наоборот, нюхательный табак подбодрял его, и он прибегал к нему
во время работы» [Там же. С. 319]. Без нюхательного табака —
«крайне вялый, глупый и подавленный» (из письма Френсису).
Нюхал табак ещё со времён студенчества в Эдинбурге и переживал, что много
нюхает, боролся с собою. Постоянно курил — «только в последние
годы«.
«Чтение вслух нередко наводило на него дремоту, и он всегда
жалел, что пропустил какие-то главы романа, но мать продолжала читать,
не останавливаясь, так как боялась, что наступившая вследствие прекращения
чтения тишина может разбудить его» [Там же. С. 320]. «Ночью
его преследовало и всё то, что досаждало ему или беспокоило в течение
дня; думаю, что именно ночью он мучился оттого, что не ответил какому-нибудь
надоедливому корреспонденту» [Там же. С. 321].
«Его отношение к самому себе как к человеку невежественному
во всех вопросах искусства поддерживалось его большой скромностью
— чертой, характерной для него. В вопросах, касавшихся как
вкуса, так и более серьёзных вещей, он всегда обладал мужеством иметь
своё собственное мнение».
«Многие из научных сочинений, которые он читал, были немецкие,
и чтение их стоило отцу большого труда: просматривая вслед за ним ту
или иную книгу, я часто бывал поражён, видя (по карандашным пометкам,
которые он делал ежедневно, прекращая чтение), как мало он успевал
прочитать за один раз» [Там же. С. 322]. «… он
изучил немецкий язык, просто непрерывно пользуясь словарём, он говорил,
что его единственный путь добраться, в конце концов, до смысла какой-либо
фразы заключался в том, что он по многу раз подряд перечитывал её»
[Там же. С. 323].
«Беспокойство, которое ему доставляла всякая поездка, по
крайней мере в последние годы, заключалась главным образом в ожидании
отъезда и в том неприятном чувстве внезапной слабости, которое
появлялось у него перед самым отъездом, но даже довольно длительная
поездка, например, в Конистон, удивительно мало утомляла его, если
принять во внимание плохое состояние его здоровья, и он почти
по-мальчишески испытывал величайшее наслаждение от путешествия».
В этой поездке восхищался красотой природы [Там же. С. 325].
«… чувствовал себя смущённым в большом собрании
людей…» «Состояние неловкости в подобных случаях
ещё более усиливалось тем обстоятельством, что он чувствовал себя
обязанным узнавать всех, с кем он когда-либо познакомился, а между
тем в последние годы жизни у него сильно ослабела память на лица.
Он не отдавал себе отчёта в том, что лицо его было хорошо известно
по фотографиям…» [Там же. С. 334].
«…Он переносил свою болезнь с такой безропотностью
и терпением, что даже его дети едва ли, я думаю, в состоянии
были представить себе его повседневные страдания во всём их объёме».
В болезни он весело разделял их детские радости». И надо сказать,
что никто, кроме моей матери, не знает, как велики были страдания,
которые ему приходилось переносить, и как изумительна была проявленная
им терпеливость. В последние годы его жизни мать никогда не оставляла
его одного по ночам, а дневное время располагала так, чтобы все свои
часы отдыха он мог проводить с ней. Она оберегала его от всяких
неприятностей, не упускала ничего, чтобы избавить его от беспокойства,
уберечь от переутомления и сделать всё, что возможно было, для того,
чтобы облегчить многочисленные неудобства, которые доставляла ему его
болезнь. Я с некоторым колебанием говорю так много о столь святом деле,
как жертвенная преданность, которая на протяжении целой жизни побуждало
мою мать осуществлять свою постоянную и нежную заботу об отце. Но,
повторяю, одной из главных особенностей жизни моего отца было то
обстоятельство, что на протяжении почти сорока лет у него не было ни
одного дня того нормального состояния здоровья, которое свойственно
большинству людей и вся его жизнь была наполнена непрерывной борьбой с
усталостью и напряжением сил, вызванными
болезнью»4
[Там же. С. 347].
ПИСЬМО-ЗАВЕЩАНИЕ
В 1844 г. Дарвин (ему 35 лет) написал письмо-завещание жене
Эмме Веджвуд, с «торжественнейшей и последней просьбой»
в случае его «внезапной смерти» издать его первоначальный
очерк о теории видов [Там же. С. 348–349]. «Если бы возникла
трудность в нахождении редактора, готового основательно войти в существо
проблемы и продумать значение отрывков, отмеченных в книгах, и заметок,
сделанных мною на отдельных листках бумаги, тогда опубликуйте мой очерк
в том виде, какой он имеет в настоящее время, засвидетельствовав, что
он был написан несколько лет назад, что я писал его по памяти, не сверяясь
с различными сочинениями и не имел намерения опубликовать его в настоящей
форме» /конец письма — М.Б. и
И.К./5.
Фр. Дарвин. «ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ И СМЕРТЬ Ч. ДАРВИНА»
«… несмотря на <…> общее улучшение его
здоровья на протяжении последних пяти лет его жизни у него время от
времени наступал заметный упадок сил» [Там же. С. 350].
«Припадки в области сердца» с «перебоями пульса».
«Казалось, он отдавал себе отчёт в приближении смерти и сказал:
«Я ни в малейшей степени не боюсь умереть». Умер 19 апреля
1882 г. на 74 году жизни [Там же. С. 352].
КАРАНДАШНАЯ ЗАМЕТКА
(написана Дарвином в 28 лет (1837 г.), уже после путешествия
на корабле «Бигль»).
Жениться
— Дети (если даст бог).
— постоянный спутник (друг в старости), который будет
испытывать общие с тобой интересы, иметь совместные удовольствия и
будет объектом твоей любви — во всяком случае, лучше, чем
собака.
— Семья и кто-то, заботящийся о доме.
— Удовольствия, доставляемые музыкой и женской
болтовнёй.
Всё это хорошо для здоровья. Буду вынужден делать свои визиты
и принимать родственников.
Но ужасная потеря времени.
Бог мой, невыносимо думать, что всю жизнь проведёшь подобно
бесполой пчеле, работая, работая, и в конце концов ничего.
— Нет, нет, это не годится.
Вообразить себе жизнь в одиночестве день за днём в прокоптелом,
грязном лондонском доме. — /И/ только представить себе: милая
[Там же. С. 88], нежная жена на диване, огонь в камине, и книги, и,
быть может, музыка — /и/ сравнить это видение с тусклой реальностью
/дома/ на Грейт-Марлборо-стрит. Жениться, жениться, жениться.
Q.E.D.6
|
Не жениться
— Ни детей (ни повторения себя в потомстве), никого,
кто позаботился бы о тебе в старости.
— Что за польза от работы без сочувствия со стороны
близких и дорогих друзей?
— Кто, если не родные, самые близкие и дорогие
друзья для старика?
/Но зато возможность/ свободно ходить, куда захочется, выбирать себе
общество и /притом/ малочисленное. Беседовать с умными людьми в клубах.
Не буду вынужден посещать родственников и подчиняться всяким
мелочам, /буду свободен от/ бремени расходов и забот о детях —
быть может, /и от/ ссор.
/Если жениться/ потеря времени — не смогу читать по вечерам
— ожирение и безделье — заботы и ответственность —
мало денег на книги и прочее — если много [Там же. С. 88]
детей, быть вынужденным зарабатывать на хлеб. (Ведь очень вредно для
здоровья работать слишком много).
Быть может моя жена не будет любить Лондон; тогда /я буду/ осуждён
на ссылку /в деревню/ и на деградацию /с превращением/ в ленивого,
праздного дурака.
|
/На оборотной стороне страницы:/
/Итак/, доказано, что необходимо жениться. Когда же —
тот час же или позже? Отец говорит — поскорее, иначе плохо,
если иметь детей /и кроме того/, у одного /человека/ характер более
уступчивый, у другого чувства более живые, и если не жениться
немедленно, можешь упустить много хорошего чистого счастья.
Но тогда, если я женюсь завтра, возникло бы бесконечное множество
хлопот и расходов на приобретение и оборудования дома, — споры
из-за отсутствия общества — утренние визиты — неловкость
— ежедневная потеря времени — (разве что твоя жена окажется
ангелом и будет возбуждать тебя прилежно заниматься). — Затем,
как я смогу управляться со всеми моими делами, если я буду вынужден
ежедневно гулять с женой? — Увы! Я никогда не изучу французского
языка — и не побываю на континенте /т.е. в Европе/ — и не
поеду в Америку — и не подымусь на воздушном шаре — и не
предприму одинокой прогулки по Уэльсу, — бедный раб, тебе будет
хуже, чем негру. — И затем, ужасная бедность (разве что твоя жена
будет добрее ангела и будет обладать деньгами). — Пустяки, мой
мальчик! Не унывай! Невозможно вести жизнь в одиночестве, с болезненной
старостью /впереди/, без друзей, без участия, без детей, смотрящих тебе
прямо в лицо, на котором уже появляются морщины. Не унывай, уповай на
случай — пристально посмотри вокруг себя — есть много
счастливых рабов …» [Там же. С. 89].
ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСКИХ ГОДАХ
(Из Примечаний: это отрывок, написанный Ч. Дарвином в 1838 г.
(29 лет Ч. Дарвину)).
1813 г. (4 г.). «… Некоторые из самых ранних
воспоминаний связаны у меня с испугом [Там же. С. 151] /пережитым мною/
(…)». Рассказывали «о том, как людей сталкивала в
канал бечева баржи, когда они шли рядом с лошадью не с той стороны /с
какой над было идти/. Я приходил в величайший ужас от этого рассказа:
/во мне говорил/ острый инстинкт страха смерти».
«… Все мои воспоминания более всего, по-видимому,
связаны с моей собственной личностью; что же касается Кэтрин /сестра
Чарлза — М.Б. и И.К./, то она, мне кажется, запомнила сцены, в
которых главными действующими лицами были другие люди. Когда умерла
моя мать, мне было восемь с половиною лет, а /Кэтрин/ — на год
меньше, и всё же она помнит все подробности и события каждого дня,
тогда как я едва вспоминаю что-либо (как и в очень многих других
случаях), за исключением того, что за мной послали, что я вхожу к ней
в комнату, меня встречает отец, и что потом я плакал. Помню платье
моей матери, но почти не могу вспомнить какие-либо черты её внешности;
вспоминаю одну или две прогулки с нею. Я не могу отчётливо вспомнить
ни одного разговора с нею, да и то, что запомнилось, — самые
незначительные фразы. Вспоминаю, как она говорит: «если уж она
просит меня что-либо сделать», — а я говорил, чтобы она
сделала это — «то это только мне на пользу»».
«… Я был очень робок по природе. Помню, что, будучи
школьником, я испытывал большие удовольствия от ловли тритонов в
маленьком пруду в каменоломлях. И ещё в детстве у меня развилась
сильная склонность к коллекционированию (…)» [Там же. С. 152].
ХАРАКТЕР ЭННИ
(Из Примечаний. Энни — самая старшая дочь Дарвина (1841—1851)
умерла после тяжёлой болезни. «Через неделю после её смерти Дарвин /ему
42 года — М.Б. и И.К./ написал этот коротенький очерк о ней (…)).
«Я решил написать эти несколько страниц, так думаю, что через
много лет, если мы будем живы, впечатления, записанные сейчас, позволят
более живо восстановить в памяти главные черты её характера. С какой
стороны ни оглянусь на неё, наиболее яркая черта её, сразу возникающая
передо мною, это — её живость и жизнерадостность, несколько
умерявшаяся двумя чертами, а именно — чувствительностью, которую
человек посторонний мог легко и не заметить, и большой нежностью.
<…> Передо мной возникает сейчас её дорогое лицо, каким оно
бывало, когда она бегом спускалась с лестницы, захватив для меня горсть
табаку, и вся сияла от удовольствия, что она доставляет удовольствие
другому. Даже когда она играла со своими двоюродными сёстрами и её
жизнерадостность подчас переходила в бурную шумливость, стоило мне только
взглянуть на неё, — не с неудовольствием, нет (ибо, благодарение
богу, я почти ни разу так не взглянул на неё), но недостаточно сочувственно,
— и выражение её лица на несколько минут совершенно менялось»
[Там же. С. 160].
«… Она часто выражалась несколько вычурно, и когда я
подшучивал над ней, сам придавая вычурность некоторым её словам, ясно
вижу и теперь, как она вскидывает головку и восклицает: «О, папа,
как тебе не стыдно!»»
«… Когда она была так измождена, что едва могла говорить,
она хвалила всё, что ей не приносили, а о чае она сказала, что он
«чудесно хорош». Когда я принёс ей воду, она сказала: «Я
совершенно благодарна тебе», и это были, мне кажется, последние
вычурные слова, которые я услышал из её дорогих уст».
«… О, если бы она могла знать и сейчас, как глубоко, как
нежно мы продолжаем любить и всегда будем любить её дорогое радостное
лицо! Да будет она благословенна!
30 апреля 1851 г.»
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ГЛАВНОЙ КНИГИ Дарвина «Происхождение видов
путём естественного отбора или сохранение благоприятствуемых пород в
борьбе за жизнь». 1-е издание книги вышло в Лондоне в 1859 году
(автору 50 лет). См.: Чарлз Дарвин. Сочинения, Т. 3: Под ред.
А.Д. Некрасова – М.-Л.: Издат-во Академии наук СССР. – 832 с.
«Любопытно созерцать густо заросший берег, покрытый многочисленными,
разнообразными растениями, птиц, поющих в кустах, насекомых, порхающих
вокруг, червей, ползающих в сырой земле, и думать, что все эти прекрасно
построенные формы, столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от
другой зависящие, были созданы благодаря законам, ещё и теперь действующим
вокруг нас. <…> Таким образом, из войны природы, из голода и
смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой ум в состоянии
себе представить, — образование высших животных. Есть величие в этом
воззрении, по которому жизнь, с её различными проявлениями творец первоначально
вдохнул7 в одну или
ограниченное число форм; и между тем, как наша планета продолжает вращаться
согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось
и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых
изумительных форм» (c. 666).
(Перевод с VI английского издания К.А. Тимирязева, М.А. Мензбира,
А.П. Павлова и И.А. Петровского, проверенный и исправленный А.Д. Некрасовым
и С.Л. Соболем).
Климент Аркадьевич Тимирязев (1843—1920)
в публичной лекции «Дарвин как тип учёного», читанной в Московском
университете 2 апреля 1878 года, рассказывает, как посетил Дарвина в Дауне в
1877 г. и как Дарвин рассказывал ему о собственных исследованиях. «…
Это не был тон авторитета, законодателя научной мысли, которые не может не
сознавать, что каждое его слово ловится налету; это был тон человека, который
скромно, почти робко, как бы постоянно оправдываясь, отстаивает свою идею,
добросовестно взвешивает самые мелкие возражения, являющиеся из далеко не
авторитетных источников» [9].
Вопросы психотерапевта группе (группам, если несколько занятий
на эту тему в разных группах).
1. Какие свойства ума и характера, нервные расстройства,
были присущи Дарвину в течение всей жизни или в определённые её периоды?
2. Как видится мне в целом характер Дарвина? Его нервное
расстройство?
3. Как повлиял склад характера (может быть, и нервные
расстройства) Дарвина на важные особенности его мироощущения, научного
исследования, творчества, на особенности его великого открытия?
4. Что характерологически общего у меня с Дарвином
(оставляя в стороне вопрос о том, насколько я одарён от природы, или,
может быть, обычный, «средний» человек)?
5. Какие известные люди по складу своей души
(характерологической сути) подобны Дарвину?
6. Чем помогло мне, чем укрепило мою душу это занятие (эти
занятия) о Дарвине?
Примерные, сложившиеся в многолетней групповой работе ответы
на эти вопросы.
1. Свойства ума и характера Дарвина, нервные расстройства
— робость; тревожность; неуверенность в своих силах; склонность к
сомнениям, анализу, нерешительность (жениться — не жениться);
склонность к коллекционированию; усердному наблюдению и собиранию фактов;
неспособность отчётливо запоминать, помнить происходящее не с тобою, а
с другими людьми, что находятся рядом; некоторая тусклость-слабость
зрительного восприятия (но не в отношении к природе); неловкость (в том
числе в руках); замедленность соображения и склонность к долгому обдумыванию
любого вопроса; неспособность к живому остроумию; неспособность к отвлечённой
философии, символическим построениям, изучению иностранных языков и математике,
реалистическая рассудительность; неясность обширной памяти; неспособность
запоминать цифры и стихи; способность к живому общению; безграничное терпение
в своих делах, усердие, упорство в размышлении, в наблюдениях и обобщении
фактов; отсутствие склонности к религиозному мироощущению, склонности
слепо следовать указаниям других людей; скептицизм; отсутствие склонности
составлять гипотезы, концепции; склонность реалистически-здраво выводить
закономерности из земных фактов (как и у И.П. Павлова); методичность,
аккуратность, педантичность в привычках, тревожно-меланхолические и
тревожно-ипохондрические расстройства настроения; бессонницы; сильная любовь
к своему делу; отсутствие музыкального слуха; изобретательность в своём деле;
выносливость, хорошая физическая сила в молодости; душевное тепло, мягкость,
особенно к близким; трогательная привязанность к семье, склонность серьёзно
переживать за близких; тягостное преувеличенное чувство вины; жалостливость
(даже к рыболовным червям); болезненная впечатлительность (не мог присутствовать
на хирургических операциях в студенчестве); болезненный страх смерти;
неспособность к необходимому для дела рисованию; честолюбивое желание сделать
открытия.
2. Характер — болезненный тревожно-сомневающийся
(психастенический). Это, в сущности, психастения, но не с преобладанием
застенчивости-стеснительности с нравственно-этическими переживаниями, а
с преобладанием склонности к астеническим состояниям с вегетативными
дисфункциями и с тревожно-ипохондрической (по-видимому, с болезненными
сомнениями) фиксацией на всём этом, особенно с юности. Телосложение,
по-видимому, лептосомно-диспластическое.
Ещё до путешествия на «Бигле» Дарвин серьёзно тревожно
предполагал, что страдает сердечным заболеванием, но с врачами не
советовался, боясь, что врачи его не пустят в опасное путешествие. Как
случается с психастеником-ипохондриком, увлечённым какой-то
творческой работой, он поднялся в своём вдохновении выше страха
смерти, готов был пожертвовать собою ради своего научного дела, заранее
зная, что будет мучиться на корабле морской болезнью, что душевно трудно
будет расставаться с близкими и т.п. По-видимому, все 5 лет путешествия
прошли в творческом подъёме с наблюдениями, писанием дневника, общением
с капитаном и командой. Но дома, благодаря расслаблению после годов
рабочего напряжения, благодаря хлопотам очень заботливой любящей жены,
оберегающей его от напряжения (работал лишь несколько часов в день), тревог,
излишних общений, наступила в деревенской тиши почти сорокалетняя декомпенсация
с ещё более тягостными страхами смерти, нежели прежние, вегетативными
дисфункциями, ипохондриями. В этой декомпенсации были созданы гениальные
книги и семья сделалась многодетной. Дарвин и сам считал, что болезнь
помогла ему не распыляться на встречи, выезды, сосредоточиваться на творчестве.
Конечно, трудно исключить сердечно-сосудистую форму хронической болезни
Чáгаса, которой, как считается, Дарвин мог легко заразиться
в Южной Америке [8]. Это заболевание могло поспособствовать болям в сердце,
тошнотам, головокружениям, лёгкой усталости-истощаемости. Но всё болезненное,
что обнаруживалось, происходило с Дарвином, вполне возможно объяснить и
одной психастенией. Смерть наступила, по-видимому, от сердечной
атеросклеротической катастрофы. Вегетативные дисфункции проросли
склеротической «ржавчиной жизни« (образ знаменитого американского
терапевта Уильяма Ослера (1849—1919)). И, конечно, нарастающему к
старости атеросклеротическому процессу, способствовал многолетний табак
(Дарвин не мог от него отвыкнуть).
Во всяком случае, личностные свойства, расстройства здесь типично
психастенические. Это, прежде всего, на почве природной склонности к
материалистическому мироощущению, — изначальная известная
тревожная «жухлость»; слабость, нечёткость чувственности
(«первосигнальности», «животной половины»
— И.П. Павлов). Она порождает переживание тревожной
деперсонализационности-несамособойности, мягкой изменённости,
неопреде-лённости, аморфности своего эмоционального «Я» с
защитно-инстинктивным желанием выбраться из этого душевного тумана (в
том числе, размыты воспоминания детства о жизни вокруг) к себе, своему
творческому вдохновению, что и достигается у Дарвина увлечённостью
второсигнально-размышляющим изучением природы. Отсюда увлечённость
робкого «прирождённого натуралиста» (Дарвин о себе)
коллекционированием, инертность, нерешительность, основательная
тревожная замедленность работающей души с жалостливостью, чувством
виноватости (перед щенком, которого в детстве побил, перед живыми
рыболовными червями) и т.п. Плюс к этому астенические состояния из
раздражительной слабости с преобладанием слабости и головокружениями,
тошнотами, сердечными дисфункциями.
3. Психастенический Антон Павлович Чехов с наслаждением
читал Дарвина («я его ужасно люблю»). Два психастеника
— Дарвин с преобладанием в своём психастеническом складе склонности
к научному анализу и Чехов — с преобладанием аналитической
художественной образности (недоговоренность чеховской прозы,
побуждающая переживать-размышлять-анализировать). Оба стремятся из
мягкой, но тягостной, тревожной деперсонализационности к себе, к
вдохновенной светлой встрече с собою. Себя (как бы человека, созвучного,
понятного себе) ищет Чехов вокруг себя в природе. «Над осокой
пролетели знакомые три бекаса, и в их писке слышались тревога и досада,
что их согнали с ручья» («Степь»). Или: «Солнце
уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою
работу» («Степь»). Дарвин тоже, по-видимому, невольно
просматривает как бы человека, созвучного, понятного себе в насекомых,
птицах, млекопитающих, за которыми наблюдает, сравнивая их (в их строении
и в поведении) между собою и человеком. И выходит, что всё живое вокруг
— наши родственники: и более организованные и менее организованные.
И корова, и головастик. А не только наш общий с обезьяной предок. Клод
Моне в своей деперсонализации ищет себя в стоге сена, похожем на человека,
а Дарвин — в ящерице, птице, напоминающих что-то человеческое в
своих формах, движениях (и, может быть, собственное, дарвиновское,
человеческое). Так характер кладёт свою печать на открытие. Быть может,
потому, думается, кто-то из нас похож на волка, кто-то на ворона, кто-то
на козочку. То есть все мы возникли, развились в процессе эволюции, образно
говоря, — друг из друга, мы братья. Как это случилось? Благодаря
четырём дарвиновским закономерностям-свойствам живого, четырём природным,
стихийным силам эволюции: изменчивости, наследственности, борьбе за
существование и естественному отбору. Ни Линней, ни Ламарк своими иными
(аутистическими) природными характерами к этому не смогли прийти (см.
школьные учебники биологии). Для Линнея виды практически не изменяются,
т.к. созданы Богом. Для Ламарка виды изменяются, но по воле их
таинственного внутреннего целенаправленного стремления (в сущности,
божественного) к усовершенствованию. Только Дарвин, благодаря своему
одухотворённо-материалистическому, живо-диалектическому складу души,
почувствовал, прежде всего, живую природу как изменяющуюся,
саморазвивающуюся стихию со стихийной борьбой за существование,
со стихийным естественным отбором. Одухотворённый материалист
обычно чувствует свой организм (тело) первичным и излучающим вторичный
дух во всей его сложности. Но Первопричина для Дарвина непознаваема: не
способен ответить на этот вопрос (агностик). Аутист же (замкнуто-углублённый)
чувствует душой и телом (с годами всё отчётливее), что нематериальное
Нечто (пусть мягко, незаметно) движет, руководит и его организмом,
душою, жизнью, и жизнью мира.
4. Если у меня, — размышляет пациент, которому
характерологически созвучен Дарвин, — если у меня
тревожно-сомневающийся (психастенический) склад характера или
психастенический мощный радикал в полифоническом характере, то у меня,
как и у Дарвина может в характере преобладать склонность к
тревожно-ипохондрическим переживаниям, обычно со страхом смерти. Или, в
случае другого психастенического варианта, могут преобладать выраженная
психастеническая застенчивость, стеснительность, робость, серьёзные
трудности общения с людьми (в том числе, от ранимости, уязвимости)
склонность к нравственно-этическим переживаниям. А может быть, в моём
душевном состоянии есть и то, и другое и ещё вместе с какими-то
нервными расстройствами. Нередко у конкретного психастеника или
психастеника-полифониста как бы поровну перемешиваются в характере оба
полюса психастении – и тогда не говорим о каком-то
преобладании. В психастеническом характере может звучать и тягостная
(особенно для близких) раздражительность (преобладание её в
раздражительной слабости).
5. Подобные Дарвину тревожно-сомневающиеся (психастенические)
известные, гениальные люди это — А.П. Чехов, Баратынский,
И.П. Павлов, Белинский, Моне.
6. Примеры ответов на 6-ой вопрос (как помогло мне это
занятие (эти занятия)?). 1) «Я стал яснее себе самому: смогу
теперь не переживать то, что не способен (подобно Дарвину) выучить
иностранный язык, слаб в математике, нет музыкального слуха, быстро,
легко устаю, тоже тревожен до тошноты, не люблю покидать дом».
2) «Теперь мне понятнее, как жить, по какой дороге идти,
вообще в чём смысл моей жизни. И слабый человек может сделать в жизни
немало. Только надо сделать своё». 3) «Я поняла,
что умным, творческим человеком может быть не только тот, кто много
чётко знает и ему всегда легко отчётливо вспомнить то, что ему нужно,
но и такие люди, как Дарвин, как я. Может быть, даже важно иметь
смутную, туманную память, медленное соображение, чтобы, в конце концов,
вспомнить, сообразить что-то необыкновенное, оригинальное, не
стандартное». 4) «Я другой, нежели Дарвин, но благодаря
этим занятиям, яснее понял свою правду, твёрже убедился в том, что
прекрасный Храм Природы создан Богом и учёный только заглядывает в
Божественный Замысел. Я не Дарвин, Я Линней, спасибо».
5) «Мне кажется, я бы тоже немало смог открыть нового со
своей тревожной мнительностью, депрессией, если бы жил в деревне, в
этом чудесной Дауне, и была бы такая заботливая жена (да ещё с таким
«фарфоровым» приданым, как Эмма Веджвуд), и добрые слуги».
6) «Дарвин зря мучился, что ослабевают и ослабевают его
нравственные чувства — оттого, что с годами он сделался равнодушным
к искусству. Его научная увлечённость, вытеснившая даже способность ценить
Шекспира, сама по себе есть великая нравственность. Это и для меня
важно». 7). «Да, психастенически видишь в природе
человеческое, на тебя похожее (например, в застенчивой осанке оленя,
дефензивного (меланхолического) кота) — и яснее чувствуешь
себя собою. Даже не просто человеком, а психастеническим человеком».
8). «Это занятие о том, как работать творчески, сообразно
своему характеру, исходя из своих душевных стойких особенностей, чтобы
заодно в душе было побольше светлого смысла. Все эти подробности о жизни
Дарвина так важны для меня».
Сопровождение занятия слайдами.
1. Портреты Дарвина (в молодости и в старости).
Чарлз Роберт Дарвин в возрасте семи лет
|
Чарлз Роберт Дарвин
|
2. Портреты Линнея, Ламарка, Тимирязева.
3. Эволюционное дерево Дарвина.
4. Зародыши животных и эти животные в зрелости (основной
биогенетический закон Эрнста Геккеля: онтогенез повторяет
филогенез).
5. Тропическая растительность тех мест, к которым подплывал
«Бигль».
6. Портреты отца и матери Ч. Дарвина, жены Ч. Дарвина Эммы
Дарвин (Веджвуд), капитана Фиц-Ройя. Акварель «Чарлз Дарвин и его сестра
Кэтрин» (1816 г.).
|
|
Отец Чарлза — Роберт Дарвин
|
Капитан Роберт Фиц-Рой
(по фотографии с портрета, принадлежавшего Королевскому Морскому колледжу в Гринвиче)
|
_______________________
1 Иоганн Георг Гмелин — германский натуралист
XVIII века, предок психиатра-психотерапевта Эрнста Кречмера, одного
из основоположников клинической психотерапии. Иоганн Гмелин путешествовал
по России; в Петербурге вышли его 4 тома — «Флора Сибири».
См.: Бурно М.Е. «Клиническая психотерапия» (2006, с. 731).
↑
2 «Замкнутость» в термине «замкнуто-углубленный»
предполагает не только внешнюю замкнутость (неразговорчивость, необщительность
и т.п.). Этого «внешнего» в замкнуто-углублённом (аутисте) порою и
не заметишь. Важнее тут — внутренняя замкнутость, по причине которой аутист
не чувствует окружающий его земной мир как живую полнокровную саморазвивающуюся
основу, плоть жизни. Он (замкнуто-углубленный) как бы замкнут к этому миру и
открыт чувством и мыслью изначальности Духа, открыт к миру этого Духа, правящего
земным миром, Природой (так он чувствует). Частицу этого изначального Духа такой
человек ощущает в себе как своё душевное, духовное богатство-бессмертие (бессмертная
душа). ↑
3 Из Примечаний: ««Подлинно бэконовский метод»,
т.е. эмпирический метод исследования, разработанный Френсисом Бэконом (1561—1626).
Напомним характеристику бэконовского метода, данную Марксом: «Чувства
непогрешимы и составляют источник всякого знания. Наука есть опытная наука
и состоит в применении рационального метода к чувственным данным. Индукция, анализ,
сравнение, наблюдение, эксперименты суть главные условия рационального метода»
(Маркс и Энгельс, сочинения, т. III, стр. 157, М.-Л., 1929)».
↑
4 Внучка Дарвина Нора Барло (1958) даёт краткий обзор попыток
врачей установить диагноз болезни Дарвина. Н. Барло: «ни один из
наблюдавших его врачей так и не мог придти к определённому заключению о
причине его многолетних болезненных недугов. Ни один из диагнозов не содержит
указание на наличие какого-либо органического расстройства. Тошноты, головокружения,
бессонница и упадок сил /последние 40 лет жизни — М.Б. и И.К./, от которых
он страдал, вполне соответствуют, как это теперь достаточно знакомо нам,
страданиям других знаменитых деятелей викторианской эпохи, которые, как и Дарвин,
прибегали для лечения своих недугов к типичным для того времени гидропатическому
лечению, дивану и тёплому платку». Недомогания были и до путешествия на
«Бигле». «… сверхзаботливость /жены — М.Б. и И.К./
помогала, быть может, развитию того крайне фиксированного внимания к симптомам
болезни, которое было характерно и для некоторых из её детей в их зрелом
возрасте». Много было предположений о болезни Дарвина. «В настоящее
время, однако, врачи склоняются больше всего к причинам нервного и психического
характера» [Там же. С. 448]. Есть и психоаналитические «фантастические
предположения» (С. Соболь). ↑
5 В 1854 г. (ещё через 10 лет) Дарвин на обороте этого письма
/с явной тревогой — М.Б. и И.К./ приписал: «Гукер был бы наиболее
подходящим лицом для издания моего сочинения о видах. Август 1854 г.«
(Фр. Д.). ↑
6 Лат. Quod erat demonstrandum (Что и требовалось доказать).
/В 1939 г. (30 лет) Дарвин женится на двоюродной сестре Эмме Веджвуд. Из
«Примечаний», [Там же. С. 384]. — М.Б. и И.К./.
↑
7 Из примечаний А.Д. Некрасова: «Со второго издания, как
указывает Фр. Дарвин, Чарлз Дарвин прибавил к первоначальному безличному
выражению «жизнь была вдохнута» слово «творцом»»
(с. 813). ↑
Литература
1. Бурно М.Е. О характерах людей (Психотерапевтическая
книга). – 3-е изд., испр. и доп. – М.: Академический Проект;
Фонд «Мир», 2008. – 639 с.
2. Бурно М.Е. Клинический театр-сообщество в
психиатрии: руководство для психотерапевтов, психиатров, клинических
психологов и социальных работников. – М.: Академический Проект;
Альма Матер, 2009. – 719 с. с ил.
3. Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением
(отечественный клинический психотерапевтический метод). – 4-е изд.,
испр. и доп. – М.: Академический Проект; Альма Матер, 2012. –
487 с. с ил.
4. Корсунская В.М. Карл Линней: Кн. для уч-ся. –
4-е изд., перераб. – М.: Просвещение, 1984. – 127 с., ил.
– (Люди науки).
5. Линней К. Философия ботаники / пер. с латин. Н.Н. Забинковой,
С.В. Сапожникова / под ред. М.Э. Кирпичникова; изд. подгот. И.Е. Амлинский;
АН СССР. – М.: Наука, 1989. – 456 с. – (Памятники истории науки).
6. Новый иллюстрированный энциклопедический словарь /
ред. кол.: В.И. Бородулин и др. – М.: Большая Российская энциклопедия,
2000. – 912 c.
7. Практическое руководство по Терапии творческим
самовыражением / под ред. М.Е. Бурно, Е.А. Добролюбовой.
– М.: Академический проект, ОППЛ, 2003. – 880 с. с ил.
8. Рубайлова Н.Г. Диагноз болезни Дарвина 125 лет спустя
// Природа. – 1977, № 2. – С. 158–160.
9. Тимирязев К.А. Избранные сочинения в 4-х томах. Т. 4.
– М.: Госиздат сельскохозяйственной литературы, 1949. – С. 82.
10. Чарлз Дарвин. Сочинения. Т. 9. Записные книжки, дневники,
воспоминания. Жизнь Эразма Дарвина. – М., 1959. – 734 с.
Ссылка для цитирования
Бурно М.Е., Калмыкова И.Ю. Линней и Дарвин (ещё два занятия в Терапии творческим
самовыражением (М.Е. Бурно); материалы для практической работы с пациентами и здоровыми
людьми с душевными трудностями) [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России:
электрон. науч. журн. – 2013. – N 6 (23).
– URL: http://mprj.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008
"Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате
число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.
|